Фрейд З. О “диком” психоанализе (1910)

Если бы у нее не было внутренних сопротивлений против онанизма или любовной связи, то она уже давно бы прибегла к какому-нибудь из этих средств. Или врач думал, что женщина за сорок лет не знает о том, что можно найти себе любовника, или он так переоценивает свое влияние, что полагает, что без врачебного разрешения она никогда бы не могла решиться на подобный шаг?

Несколько дней тому назад на моем приеме, ко мне в сопро­вождении приятельницы пришла уже немолодая дама с жалобой на состояние страха. Ей было за сорок пять лет, но она хорошо сохранилась и, по-видимому, еще не лишилась своей женствен­ности. Поводом к наступлению таких состояний был развод с последним мужем; но страх, по ее словам, значительно усилился после того, как она посоветовалась с одним молодым врачем, живущим в предместьи, потому что этот врач объяс­нил ей, что причина ее страха — ее половая неудовлетворен­ность. Она не может обойтись без общения с мужем и поэ­тому перед ней только три возможности быть здоровой: или она вернется к мужу, или она возьмет себе любовника, или она удовлетворит себя сама. С тех пор она убеждена в своей неизлечимости, потому что к мужу она не хочет вернуться, а два других средства противны её морали и религиозности. Ко мне же она пришла, потому, что врач сказал ей, что таков новый взгляд, которым обязаны мне, и она может услышать от меня подтверждение, что это именно так, а не иначе. Подруга старше её по виду, измученная и нездоровая, заклинала меня, чтобы я убедил пациентку в ошибке врача. Это, ведь, не может быть, потому что она сама уже много лет вдова и осталась порядочной женщиной, не страдая страхом.

Не хочу останавливаться на тяжелом положении, в котором я очутился благодаря этому посещению, но должен осветить образ действий коллеги, пославшего ко мне эту больную. Но прежде всего я хочу сделать одно предупреждение, которое может быть — или лучше сказать, как я надеюсь — не лишне. Многолетний опыт научил меня — как мог научить и всякого другого — не принимать за правду все, что пациенты, и особенно нервные, рассказывают о своем враче. Врач по нервным болезням не только при всякого рода лечении легко стано­вится объектом разнообразных враждебных душевных движе­ний пациента. Иной раз он должен примириться с тем, чтобы, благодаря особого рода проекции, взять на себя ответственность за тайные и вытесненные желания нервно-больного. В таком случае печальным, но характерным фактом становится то, что подобные упреки нигде не встречают столько доверия, сколько у других врачей.

Я имею, следовательно, право надеяться, что дама эта сообщила мне на приеме в тенденциозном искажении слова своего врача, и, что я поступаю несправедливо по отношению к нему, лично мне незнакомому, начиная с этого случая мои заметки о «диком» психоанализе. Но, может быть, я благодаря этому удержу других врачей от неправильного поступка по отношению к больным.

Допустим поэтому, что врач сказал точно так, как мне сообщила пациентка-

Критикуя его поведение, всякий укажет, что, если врач считает нужным говорить с женщиной на тему о сексуально­сти, то должен это сделать с тактом и щадя ее. Но эти тре­бования совпадают с выполнением определенных техниче­ских предписаний психоанализа и, кроме того, врач не знал или не понял ряд научных положений психоанализа и показал этим, как далек он от понимания их сущностей и целей.

Начнем с последних — научных заблуждений. Советы врача ясно показывают, в каком, смысле он понимает «сексуальную жизнь». А именно, в популярном значении, причем под сек­суальными потребностями не понимается ничего иного, как потребность в половом акте, или в аналогичных поступках, приводящих к оргазму и выделению половых секретов. Но врачу не может быть неизвестно, что часто психоанализ упре­кают в расширении понятия о сексуальном далеко за обычный предел. Факт этот верен; но мы не станем распространяться о том, насколько он заслуживает здесь упрека. Понятие о сек­суальном в психоанализе обнимает гораздо больше. Оно рас­пространяется и вверх и вниз за пределы популярного смысла. Это расширение оправдывается генетически; мы относим к «сексуальной жизни» все проявления нежных чувств, проистекающих из источника примитивных сексуальных душевных движений даже в том случае, если эти движения подверглись задержке в достижении первоначальной сексуальной цели или цель эту заменили другой — не сексуальной. Мы поэтому говорим охотнее о психосексуальности, придаем значение тому, чтобы не упускался из виду душевный фактор сексуальной жизни, чтобы ему придавали соответствующее значение. Мы употребляем слово, «сексуальность» в том же широком смы­сле, в каком немецкий (и русский — прим. пер.) язык употребляет слово «любить». Мы также давно уже знаем, что может быть душевная неудовлетворенность со всеми ее последствиями, хотя нет недостатка в нормальном сексуальном общении и, как терапевты, никогда не забываем, что только незначительная часть неудовлетворенных сексуальных стремлений, с замещающими удовлетворениями которых мы боремся в форме нервных симптомов, могут быть изжиты посредством полового акта пли других сексуальных актов.

Кто не придерживается такого взгляда на психосексуаль­ность, тот не имеет права ссылаться на научные положения психоанализа, в которых идет речь об этиологическом значе­нии сексуальности. Исключительным подчеркиванием сомати­ческого фактора в сексуальном он, несомненно, очень упростил проблему, но пусть он один несет ответственность за такое свое поведение.

Из советов врача выясняется еще и второе столь же грубое непонимание.

Верно, что по данным психоанализа причиной нервных болезней является сексуальная неудовлетворенность. Но разве психоанализ не говорит большего? Разве можно не обратить внимания, как на нечто слишком сложное, на указания психо­анализа, что нервные симптомы происходят из конфликта между двумя силами,—слишком разросшегося либидо и слиш­ком строгого отрицания сексуальности или вытеснения? Кто не забывает и этого второго фактора, которому, действительно не отводится второе место, тот никогда не допустит, что сексуальное удовлетворение само но себе может быть общим вер­ным средством против страдания нервно-больных. Ведь значи­тельная часть таких людей при данных обстоятельствах или даже вообще не способны испытывать удовлетворения. Если бы они были на это способны, если бы у них не имелись внутренние сопротивления, то сила влечения указала бы им путь к удовлетворению даже и без соответствующих советов врача. На что же и годится такой совет в роде данного будто бы даме врачем?

Если бы его и можно было бы оправдать с научной точки зрения, то все равно он невыполним для нее. Если бы у нее не было внутренних сопротивлений против онанизма или любовной связи, то она уже давно бы прибегла к какому-нибудь из этих средств. Или врач думал, что женщина за сорок лет не знает о том, что можно найти себе любовника, или он так переоценивает свое влияние, что полагает, что без врачебного разрешения она никогда бы не могла решиться на подобный шаг?

Все это кажется совершенно ясным и все же нужно соз­наться, что имеется один момент, затрудняющий решение во­проса. Некоторые нервные состояния, так называемые актуаль­ные неврозы, как-то: типическая неврастения и чистый невроз страха, очевидно, зависят от соматического фактора сексуальной жизни, между тем как о роли психического фактора и вытеснения у нас еще нет вполне верного предста­вления.

В таких случаях врачу естественно сперва подумать об актуальной терапии, об изменении соматических сексуальных проявлений, — что он и делает с полным правом, если его ди­агноз правильный. Дама, обратившаяся за советом к врачу, больше всего жаловалась на состояние страха, и он, вероятно, подумал, что она страдает неврозом страха, а потому и счи­тал себя в праве рекомендовать ей соматическую терапию. Опять-таки удобное недоразумение! Если кто-нибудь страдает страхом, то у него вовсе не должен быть непременно невроз страха; нельзя основывать диагноз на названии; необходимо знать, какие явления, характеризуют невроз страха, чтобы уметь от­личить его от других болезненных состояний, также про­являющихся в страхе. Дама, о которой идет речь, страдала, по-моему, истерией страха, и вся ценность такого нозографического различия, вполне оправдываемая обстоятельствами, заключается в том, что оно указывает на другую этиологию и терапию. Кто подумал бы о возможности такой истерии страха, тот не допустил бы подобного пренебрежения к психическим факторам, как это сделал врач своими альтернативными предложениями.

Весьма замечательно, что в этой терапевтической альтерна­тиве мнимого психоаналитика нет места психоанализу. Эта дама может будто бы выздороветь от страха, если вернется к своему мужу или найдет удовлетворение на пути онанизма, или у какого-нибудь любовника. А где же остается место для аналитического лечения, в котором мы видим главное средство при состояниях страха?

Таким образом мы пришли к техническим ошибкам, откры­тым нами в предполагаемом случае в поведении врача. Взгляд, по которому больной страдает вследствие особого рода незна­ния, и что он должен выздороветь, если устранить это незна­ние соответствующими сообщениями (о причинной связи его болезни с его жизнью, о его детских переживаниях и т. д.), уже давно оставлен психоанализом, так как основывался на поверхностном понимании. Не это незнание является патоген­ным моментом, а причины этого незнания, кроющиеся во вну­тренних сопротивлениях, вызвавших это незнание и поддерживающих его до настоящего времени. Задачу терапии и составляет одоление этих сопротивлений. Сообщение того, чего больной не знает, потому что вытеснил это, — только необхо­димая подготовка к терапии. Если бы знание бессознательного было так важно для больного, как то думает неопытный в психоанализе, то для выздоровления должно быть вполне до­статочно, чтобы больной слушал лекции или читал книги. Подобные меры имеют такое же влияние на симптомы болезни, как распределение карточек меню на чувство голода при голодании. Сравнение идет даже дальше, чем оно сначала при­менялось, потому что раскрытие больному бессознательного всегда имеет следствием то, что конфликт в нем обостряется и страдание усиливается.

Но так как психоанализ не может обойтись без таких сообщений, то он предписывает их делать не прежде, чем вы­полнены два условия. Во-первых, пока больной благодаря подготовке сам не подошел, вплотную к вытесненному им и, во-вторых, пока он настолько не привязался к врачу (перене­сение), что чувства к врачу делают для него невозможным новое бегство.

Только по выполнении этих условий становится возможным распознать сопротивления, приведшие к вытеснению и к не­знанию, и овладеть ими. Психоаналитическое вмешательство предлагает, следовательно, безусловно длительный контакт с больным, и попытки поразить больного резким сообщением ему угаданных врачей тайн при первом же посещении, на приеме технически недопустимы и наказываются большею частью тем, что вызывают в больном сердечную ненависть к врачу и невозможность всякого дальнейшего влияния, не говоря уже о том, что иной раз можно неверно угадать и никогда нельзя угадать все. Этими определенными техническими пред­писаниями психоанализ заменяет требование неуловимого «вра­чебного такта», в котором готовы видеть особенную одаренность.

Для врача, следовательно, недостаточно быть знакомым с некоторыми результатами психоанализа; необходимо усвоить себе его технику, если хочешь руководиться в своей врачебной деятельности психоаналитическими точками зрения. Эту технику теперь нельзя еще изучить по книгам, а самому открыть можно только с большими жертвами времени, труда и успеха. Подобно другим врачебным техникам можно научиться технике психоанализа у тех, кто ею уже владеет. Для суждения о случае, по поводу которого я делаю эти заметки, не безраз­лично поэтому то, что мне неизвестен врач, давший подобный совет и я никогда не слыхал о его имени.

Ни мне, ни моим друзьям и сотрудникам, не особенно приятно монополизировать таким образом право на применение врачебной техники. Но в виду тех. опасностей, которые влечет за собой для врача и для психоанализа возможное применение «дикого» психоанализа, нам ничего другого не оставалось. Весною 1910 г. мы основали интернациональное психоаналитическое общество, имена членов которого с их согласия публикуются, чтобы снять с нас ответственность за поступки тех, которые, не принадлежа к нам, называют психоана­лизом свою врачебную терапию. В действительности, такие дикие аналитики вредят больше делу психоанализа, чем отдельному больному. Мне неоднократно приходилось видеть, как такой неловкий образ действий, вызвав сначала ухудшение самочувствия больного, в конце-концов, принес ему пользу. Не всегда, но довольно часто. После того, как он довольно долго бранил врача, но чувствовал себя вне сферы его влияния, его симптомы начинают слабеть, или он решается на шаг, ведущий на путь выздоровления. Окончательное улучшение состояния наступает затем «само собой» или приписывается какому-нибудь совершенно безобидному лечению у другого врача, к которому больной обратился позже. Что касается случая дамы, обвинение которой против врача мы выслушали, то я готов допустить, что все-таки дикий психоаналитик сделал для своей пациентки больше, чем какой-нибудь высокоуважаемый авторитет, который рассказал ей, что она страдает «вазомоторным неврозом». Он направил ее взор на действительную причину ее страдания или куда-нибудь поблизости от нее, и это вмешательство, несмотря на все противодействия пациентки, не останется без благоприятных последствий. Но он повредил самому себе и способствовал усилению предубе­ждений, растущих у больных вследствие вполне понятных аффективных сопротивлений против деятельности психоаналитика. А этого можно было бы избежать.