Фрейд З. О ложных воспоминаниях (deja raconte) во время психоаналитического лечения (1914)

Когда мне было пять лет, я играл в саду возле моей няни и резал перочинным ножом кору одного из ореховых деревьев, играющих роль также и в моем сновидении. Вдруг с неописуемым испугом я заметил, что перерезал себе мизинец (правой или левой?) руки так, что он повис только на коже. Я не чувствовал никакой боли, только сильный страх. Я не решился сказать ни слова находившейся в нескольких шагах от меня няне, опустился на ближайшую скамью и продолжал сидеть, не будучи в состоянии посмотреть еще раз на палец. Наконец я успокоился, взглянул на палец и увидел, что он совершенно цел.

Во время аналитической работы нередко случается, что больной сопровождает рассказ о факте, который он вспомнил, замечанием: «Но ведь я уже это рассказал вам», между тем как врач точно знает, что никогда этого рассказа не слышал. Если указываешь больному на это, то он часто начинает энергично утверждать, что вполне уверен, готов клясться, что рассказал и т. д.; но в такой же мере растет собственное убеждение врача в новизне того, о чем идет речь. Психологически было бы ошибкой пытаться разрешить подобный спор силой своих легких или превосходством своих доводов. Такое чувство убежденности в верности своей памяти, как известно, не имеет никакой объективной ценности; так как один из двух несомненно ошибается, то в таком положении человека, подверженного парамнезии, может быть как врач, так и анализируемый. В этом нужно сознаться пациенту, спор прекратить и разрешение его отложить до следующего случая.

В небольшом числе случаев позже сам вспоминаешь, что слышал уже рассказ, о котором идет речь, и одновременно находишь и субъективный, часто очень отдаленный мотив его временного устранения из памяти. Но в огромном большинстве случаев заблуждается анализируемый, и удается заставить его согласиться с этим. По-видимому, этот частый случай объясняется тем, что больной действительно уже намеревался рассказать это, что уже один или несколько раз он действительно делал вступительные замечания, но затем сопротивление мешало ему привести в исполнение его намерение и он спутал воспоминание о своем намерении с воспоминанием о его выполнении.

Оставляю в стороне все те случаи, когда вопрос может остаться под сомнением, и подчеркиваю некоторые другие, представляющие особый теоретический интерес. С некоторыми лицами случается, и не раз, что они с особым упрямством настаивают, будто уже рассказали то или другое о таких вещах, при которых все положение вещей говорит о том, что они не могут быть правыми. То, что они будто бы рассказали и теперь считают чем-то старым, что врач уже должен знать, представляет собою воспоминания огромной важности для анализа, подтверждения которых давно уже ждали, разрешения, которые заканчивают часть работы, по поводу которых анализирующий врач дал бы, конечно, подробные объяснения. Ввиду таких обстоятельств пациент скоро соглашается, что его память, вероятно, обманула его, хотя он не может объяснить себе, почему он так был уверен.

Феномен, который представляет собой в таких случаях предмет для анализа, имеет право называться «fausse reconnaissance» (ложное воспоминание) и совершенно аналогичен другим случаям, при которых само собой возникает впечатление: в таком положении я уже раз был, это я уже однажды пережил («deja vu»), хотя оказываешься не в состоянии подтвердить это убеждение восстановлением в памяти прежнего случая. Известно, что этот феномен вызвал множество попыток объяснения, которые вообще можно разбить на две группы [1].

[1] См. одно из последних сопоставлений соответствующей литературы в работе Х.Эллиса «World of dreams» (1911).

В одной из этих групп проявляется доверие к содержащемуся в феномене ощущению и допускается, что речь действительно идет о чем-то, что вспоминается; вопрос касается только того, что именно вспоминается. Гораздо более многочисленную группу составляют объяснения, утверждающие, что тут имеется ошибка воспоминаний, и пытающиеся исследовать, каким образом произошла эта парамнестическая ошибка. В общем эти попытки обнимают широкий круг мотивов, начиная с древнего, приписываемого Пифагору взгляда, что феномен deja vu является доказательством прежнего индивидуального существования и, идя далее через основанную на анатомии гипотезу, что причину этого феномена составляет временное расхождение деятельности обоих мозговых полушарий (Vigan, 1860), и кончая чисто психологическими теориями большинства новейших авторов, видящих в deja vu проявление слабости апперцепции, вызванной утомлением, истощением, рассеянностью.

Grasset в 1904 г. дал объяснение deja vu, которое приходится принимать «верующим». Он полагает, что этот феномен указывает на то, что когда-то прежде имело место бессознательное восприятие, доходящее до сознания только теперь под влиянием нового подобного же впечатления. К нему присоединилось много других авторов, видящих причину этого феномена в вос­поминании чего-то забытого, приснившегося. В обоих случаях дело касалось бы оживления бессознательного впечатления.

В 1907 г. во втором издании моей «Психопатологии обыденной жизни» я дал вполне сходное объяснение дан­ной парамнезии, хотя не знал и не упомянул о работе Grasset. Извинением мне может послужить то обстоятельство, что я создал мою теорию в результате психоаналитического исследования, предпринятого мною в одном очень ясном, но случившемся 28 лет назад случае deja vu у одной пациентки. Я не хочу здесь повторять всего маленького анализа. Он показал, что положение, в котором случилось deja vu, действительно было способно вызвать воспоми­нание о прежнем переживании анализируемой. В семье, которую посетила тогда двенадцатилетняя девочка, находился тяжело больной умирающий брат, а ее собственный брат был за несколько месяцев до того в такой же опасно­сти. Но с этим общим связалась в случае первого переживания недоступная сознанию фантазия — желание, чтобы умер брат,— и потому аналогия в обоих случаях не могла быть осознанной. Ощущение этой аналогии заменил феномен — уже однажды пережитого — благодаря тому, что идентичность передвинулась с общего обоим пережива­ниям явления на данную обстановку.

Известно, что название deja vu заменяет целый ряд аналогичных феноменов — deja entendu, deja eprauve, deja senti. Случай, о котором я расскажу взамен многих подобных, представляет собой deja raconte, который можно было бы объяснить бессознательным, оставшимся невыполненным намерением.

Пациент, следя за ходом своих ассоциаций, рассказывает: «Как я тогда в возрасте пяти лет играл в саду ножом и при этом перерезал себе мизинец — о, я только думал, что перерезал его,— но ведь я вам это уже рассказал».

Я уверяю, что ничего подобного припомнить не могу. Он уверяет все с большей убежденностью, что не может в данном случае ошибаться. Наконец я обрываю спор указанным вначале образом и прошу его на всякий случай повторить рассказ. Тогда мы увидим, кто прав.

«Когда мне было пять лет, я играл в саду возле моей няни и резал перочинным ножом кору одного из ореховых деревьев, играющих роль [2] также и в моем сновидении [3]. Вдруг с неописуемым испугом я заметил, что перерезал себе мизинец (правой или левой?) руки так, что он повис только на коже. Я не чувствовал никакой боли, только сильный страх. Я не решился сказать ни слова находившейся в нескольких шагах от меня няне, опустился на ближайшую скамью и продолжал сидеть, не будучи в состоянии посмотреть еще раз на палец. Наконец я успокоился, взглянул на палец и увидел, что он совершенно цел».

[2] См. Сюжеты сказок в сновидениях [1913d]

[3] Исправление при последующем рассказе: «Я думаю, что резал не дерево. Это — слияние с другим воспоминанием, которое, должно быть, также галлюцинаторно искажено; что я сделал надрез ножом в дереве и что при этом из дерева пошла кровь.»

Скоро мы согласились оба на том, что он не мог рассказать мне это видение или галлюцинацию. Он прекрасно понял, что я не оставил бы неиспользованным такое доказательство существования у него в пятилетнем возрасте страха кастрации. Его сопротивление против допущения у него кастрационного комплекса было этим сломано, но он возбудил вопрос: почему он был так уверен, что уже рассказал это воспоминание?

Тут мы оба вспомнили, что неоднократно, по различному поводу, но всегда без всякой пользы, он рассказывал следующее маленькое воспоминание. «Когда дядя уезжал, он спросил меня и сестру, что нам привезти. Моя сестра пожелала книгу, а я — перочинный ножик». Теперь мы поняли, что это воспоминание, всплывшее несколько месяцев тому назад, было «покрывающим воспоминанием» вместо вытесненного воспоминания и как подход к опущенному вследствие сопротивления рассказу о мнимой потере мизинца (несомненного эквивалента пениса). Нож, кото­рый ему дядя действительно привез, был, согласно его точным воспоминаниям, именно тот самый, который встречался в долго подавляемом рассказе.

Мне кажется, что лишнее прибавлять еще что-нибудь для толкования этого маленького факта, поскольку он бросает свет на феномен «fausse reconnaissance». О содержании галлюцинации пациента я еще замечу, что подобные галлюцинаторные ошибки — нередкое исключение именно в конструкции кастрационного комплекса и что они могут также служить корректурой нежелательных восприятий.

В 1911 г. лицо с высшим образованием, живущее в немецком университетском городе, лично мне незнакомое и неизвестного мне возраста, предоставило в мое распоряжение следующий рассказ из своего детства: «При чтении вашего «Воспоминания детства Леонардо» рассуждения на с. 29—31 пробудили во мне внутреннее желание возразить. Ваше замечание, что мальчиком овладевает интерес к собственным гениталиям, вызвало во мне в ответ замечание: «если таков общий закон, то я во всяком случае исключение». Следующие затем строки (с. 31 до 32 сверху) я прочел с величайшим изумлением, тем изумлением, которое охватывает при знакомстве с совершенно новыми фактами. Мое изумление прерывается воспоминанием, показывающим мне, к моему удивлению, что этот факт вовсе не должен был бы показаться мне таким новым. В то время, когда я был поглощен моими «инфантильными сексуальными исследованиями», благодаря счастливой случайности мне удалось рассмотреть женские гениталии у маленькой сверстницы моей и я совершенно ясно заметил у нее пенис вроде такого, какой был у меня самого… Вскоре после этого, однако, вид женских статуй и «актов» поверг меня в новое недоумение и я придумал следующий эксперимент, чтобы избежать этого «научного» конфликта: я прятал свои гениталии между ляжками, прижатыми одна к другой, и с удовлетворением констатировал, что, таким образом, устранялось различие с женским «актом». Очевидно, думал я, и у женского «акта» подобным же образом устранены гениталии.

Здесь всплывает у меня другое воспоминание, казавшееся мне всегда чрезвычайно важным, так как это одно из трех воспоминаний, составляющих все, что сохранилось в моей памяти о моей рано умершей матери. Моя мать стоит у умывальника и моет стаканы и чашку умывальника, а я играю в этой же комнате, проделывая какую-то шалость. В наказание я получаю удар по руке: и тут с величайшим ужасом я вижу, что мой мизинец отпадает и падает прямо в умывальную чашку. Зная, что мать рассержена, я не решаюсь сказать ни слова и с еще большим ужасом вижу, как вслед за тем прислуга выносит умывальный таз. Долгое время я был убежден, что лишился пальца, вероятно до того времени, когда я научился считать.

Это воспоминание, которое, как упомянуто выше, казалось мне всегда особенно важным, благодаря его связи с матерью, я часто пробовал истолковать, но ни одно толкование меня не удовлетворяло. Теперь только, по прочтении вашего сочинения, я угадываю простое удовлетворительное разрешение загадки».

Другой вид fausse reconnaissance к удовлетворению терапевта встречается нередко к концу лечения. После того, как удалось заставить больного принять вытесненное событие, по природе своей реальное или психическое, так сказать, реабилитировать его, пациент говорит: «Теперь у меня ощущение, что я всегда это знал». Этим разрешается аналитическая задача.