Письмо З. Фрейда — Марте Бернайс (10.06.1882)

Вена.

Моя дорогая, горячо любимая девочка!

Я знал, что как только нас будет разделять расстояние, ясно пойму всю меру своих лишений. Но все еще не могу осознать глубину своих чувств. Твой нежный образ неотступно стоит передо мной. Это сладкая греза, солнечная мечта, и я боюсь отрезвления.

Друзья говорят, что это и есть настоящая любовь. Вспоминаю отдельные черты твоего облика, такие прелестные и необычные, дарящие чувство такого блаженства, что никакая фантазия никогда не создаст ничего подобного. Марта — очаровательная девушка, о которой все говорят почтительно, с уважением. И это при первой встрече пленило меня, а благородное доверие наряду с любезностью усилило во мне веру в собственную ценность и вселило новые надежды, прилив творческой энергии, что так необходимо мне.

Если мы встретимся снова, я смогу преодолеть робость и некоторую натянутость наших отношений. Мы вновь окажемся одни в Вашей милой комнатке, моя девочка опустится в коричневое кресло, а я сяду у ее ног на круглую скамеечку. И мы будем общаться друг с другом… Ни смена дня и ночи, ни вторжение посторонних, ни прощания — никакие заботы не смогут разлучить нас.

Tвой прелестный портрет, твои образ… Признаюсь, я сначала недостаточно ценил, когда перед глазами был прообраз, прототип. Но теперь, чем чаще я всматриваюсь в портрет, тем больше вижу и сходство и различие с моей любимой. Я ожидал, что на портрете бледные щеки станут алыми, как те розы, которые держали твои нежные руки. Но дорогой образ остается спокойным и словно говорит мне: терпение, терпение… Я ведь пока только образ, знак, тень на бумаге, а сущность снова явится тебе, и ты никогда не сможешь меня забыть.

С удовольствием помещаю твой портрет среди моих домашних богов, которые висят над рабочим столом. Но суровые мужские лица, о которых я думаю с уважением, как бы подсказывают мне, что нежное девичье лицо должно быть отделено от них. И я готов хоть двадцать четыре часа в сутки вновь и вновь воскрешать свои воспоминания.

У меня не выходит из головы, что я где-то читал об одном человеке, который носил свою возлюбленную в маленьком шкафу, но после долгих размышлений оставил это занятие. Это, кажется, сказка «Новая Мелузина» в драме Гете «Годы странствий Вильгельма Мейстера». Этот сюжет смутно напоминает о моих желаниях. Спустя долгие годы я перечитал эту книгу и нашел подтверждение своим догадкам. Притом нашел больше, чем искал. Забавнейшие легкие намеки внезапно то здесь, то там вызывали у меня ассоциации с нашими отношениями.

Но когда вспоминаю, какое значение придаешь ты моему самоутверждению, я то сержусь на эту книгу, то с наслаждением отбрасываю ее, утешая себя тем, что моя Марта — не русалка, а прелестное человеческое дитя. Мы находим общий язык с помощью юмора и хорошо понимаем друг друга, хотя ты, возможно, будешь разочарована, когда вновь перелистаешь эту маленькую книгу о Вильгельме Мейстере. Но мне не хотелось бы забивать твою голову дикими фантазиями и серьезными идеями, которые одолевают меня.

Это письмо, любимая Мартхен, я написал не сразу. Эли[1] и Шенберг были вчера и сегодня вечером у меня; вчера кроме них было еще несколько девушек. Чтобы не возбуждать никаких подозрений, я казался обходительным, компанейским, хотя охотнее остался бы наедине с собой.

Только взгляд Шенберга доставил мне отраду, и рой самых дорогих воспоминаний — в красках и звуках — ожил во мне, когда я смотрел на его энергичное, честное лицо. Главный человек в этих воспоминаниях ты, волшебница… И потому Шенберг, которого ты и я знаем, становится мне с каждым днем помню прощание с тобой на вокзале и твой последний привет. А сегодня услышал от Эли известие о твоем приезде, о котором страстно мечтаю.

Твой брат, мне кажется, хорошо себя чувствует у нас в Вене. Я не пошел с ним дальше, сказав ему, что с момента твоего приезда я не одинок. Кроме того, я нашел забвение в работе и утешил себя верой в то, что Марта будет моею так долго, как долго останется моя дорогая невеста! Если я не решался раньше связать твою судьбу с моею и разделить не только радость, но и суровое несчастье, если я должен тебя все-таки увезти, то позволь это сделать теперь. Постарайся забрать у твоих любимых родственников все фото, на которых ты еще ребенок. Мне думается, я смогу сохранить старые фотографии, которые принадлежат твоей матери, по меньшей мере, до твоего возвращения. Если тебе нужно что-нибудь отсюда, я буду счастлив, как никто другой, выполнить любое твое желание. Дай мне знать все о твоих нынешних отношениях (деловых, дружеских). Это даст мне возможность легче перенести твое отсутствие.

Используй пребывание в Гамбурге для укрепления своего здоровья. Я бы с удовольствием посмотрел на твои щеки, пухленькие, как на детских фотокарточках. Время уже заканчивается, письмо уже полностью написано, лист бумаги кончается, и я вынужден завершить таким образом беседу с тобой… Будь здорова и не забывай бедного мужчину, чью душу ты спасла и осчастливила.

Твой Зигмунд

Минна[2] передала мне сердечный привет через Шенберга.