Письмо З. Фрейда — Марте Бернайс (16.09.1883)

Вена,
воскресенье

Моя дорогая!

Я хочу тебе сказать, что некоторые твои мысли и рассуждения просто несправедливы и неправильны и было бы хорошо, если б ты исправилась. Те две вещицы, которые понравились тебе, я бы х радостью подарил. Ты должна написать мне также, сколько стоит куртка, которая тебе пришлась по душе. Сейчас у меня пока никаких денег нет, но позже, в следующем месяце, я мог бы условиться об этой покупке.

Ты все-таки не отказывай себе, дорогая, в маленькой роскоши, я ведь тоже так не поступаю. А ты молода и способна так искренне радоваться! Я совершенно уверен, что все люди, которые просто видят тебя, желали бы сделать что-нибудь хорошее, приятное тебе. Почему же ты хочешь лишить меня счастливой возможности делать подобное? Разве я не имею никаких прав?

Твое письмецо подействовало на меня, как ангельский голос. Он как бы возвысил меня над глупыми заботами, неустойчивым настроением, над колебаниями и сомнениями.

Не хотелось бы портить твое настроение, но у меня так мрачно на душе, что не в силах больше выдержать неожиданное горе. Сейчас иду в морг, где препарируют труп моего друга Натана Вайса. Он был женат меньше месяца и недавно возвратился после десятидневного свадебного путешествия, Натан оставил два письма для полиции. В письмах просил пощадить своих родителей, когда им будут говорить о происшедшем, и во-вторых, ничего не сообщать в газетах о том, что жена изменила ему.

Тринадцатого сентября в два часа пополудни его нашли повесившимся на Дандштрассе, у себя в комнате. В четверг вечером обо всем стало известно в госпитале, где работал Натан Вайс. Один из коллег поспешил в его кабинет, в надежде опровергнуть горестные слухи. Но кабинет оказался закрытым. Брат Натана, тоже врач в этом же госпитале, подтвердил мрачную новость. Рано утром в пятницу ко мне пришел Люстгартен: Я был в постели, когда появились еще двое коллег все с тем же горестным сообщением. Мы не хотели верить этому. Невыносимо тяжело видеть мертвого, безмолвного человека, в котором еще недавно было так много жизни, энергии и беспокойства. И жизнерадостности в нем было так много, как ни в ком другом.

И даже теперь, когда его гроб засыпали землей, я не могу свыкнуться с мыслью, что его больше нет и никогда не будет. Почему же случилось непоправимое, почему? Он ведь был на верном пути к цели, у него были все возможности достигнуть всего, к чему он стремился. Он был доцентом и наслаждался своей ролью, своей значимостью на работе. У него была солидная репутация как у специалиста. С недавних пор он руководил отделением в больнице. Ему была обеспечена большая практика.

Натан ведь совсем недавно женился. Но дальше, очевидно, есть такие детали жизни, которые и подтолкнули его к смерти. Эти детали нам неизвестны. Не то, что причины смерти связаны с женитьбой Натана в этом нет никакого сомнения. Я не помню, насколько подробно я рассказывал тебе о предыстории этой женитьбы. Но я думаю, снова должен все повторить, все что я знаю о нем, повторить все, словно он и не умер.

Его образ, словно живой, встает передо мной, вспоминаются его хорошие и плохие поступки, отдельные черты. Его жизнь была многогранна, как жизнь поэта и его смерть может быть воспринята как неизбежная катастрофа.

Его отец — лектор в местной религиозной школе он очень одаренный ученый, он мог бы преподавать китайский язык и конечно же стать университетских профессором. Но при всем этом он очень тяжелый плохой, жестокий человек. «Мой отец — просто чудовище», — так обычно говорил Натан. Мать — энергичная, прилежная, добродушная женщина, у которой не было никакой духовной близости с мужем, но зато много детей. Она разделила с ним нищенское существование. В доме царила жестокая бедность и совсем не было атмосферы любви и сердечности, никакого воспитания детей и многочисленные требования к ним. Чтобы удовлетворить безмерное тщеславие отца, все его сыновья должны были непременно учиться. В основном, к сожалению, им это совсем не удавалось! А один из сыновей после полугода учебы застрелился потому что не видел другого выхода из сложившейся ситуации. Только Натан и его брат, который теперь работает в той же больнице, получили высшее образование.

Натан был самым одаренным из сыновей. Он унаследовал талант отца, но по своей натуре был добродушным человеком. Хотя, правда, некоторые были склонны считать его плохим парнем, а другие хорошо отзывались о его поступках.

Надо сказать, что все его стимулы, все устремления, весь стиль жизни были направлены на самоутверждение. Он отлично знал, что он ждет от жизни, и даже если что-то не получалось у него, он никогда не разбирался в средствах. Он был просто не в состоянии учитывать критические замечания в свой адрес и быстро забывал, что же он сделал плохое либо намеревался сделать. У него всегда было стремление делать добро — обычно он так и поступал.

Брейер справедливо говорил о нем, как о ненасытном человеке. Он вспоминал, как однажды старый житель Цвикау спросил своего сына: «Мой сын, чего ты пожелаешь?» И тогда сын ответил: «Всего». Натан был волевым, и он действительно желал всего. Колоссальное самомнение соответствовало его энергии и совершенно необычным манерам. Но он достигал своих успехов не только благодаря этому: я всегда видел в нем и другие черты. Главной чертой всего его облика была огромная жизнерадостность. У него были друзья, говорящие на разных языках, с разным образом мыслей. И сам он никогда не был легкомысленным или безразличным человеком в обычной жизни и доказывал, что никто не мог так хорошо что-нибудь сделать, как он. Во всем, что он говорил и думал, была пластика, теплота, ощущение значительности, которое, несмотря на его недостатки, обнаруживало в нем глубину.

Поскольку его талант был не очень велик, он мало знал, никогда не углублялся в проблемы и не признавал основных условий научной деятельности: критичность и основательность в нем вовсе отсутствовали. Его достижения, в сущности, были посредственными, больше чисто внешними, без оригинального содержания. Во всем ощущался его темперамент, его личность, жизненность и ясность его представлений. Это было похоже на поэтический образ в одном стихотворении Антона Ауэршперга. Лес, поляна и солнечные лучи взаимодействуют, но как по-разному они выражают себя. Когда Вайс рассказывал об известном факте, он производил впечатление, словно совершил большое открытие, принадлежащее лично ему. Если он в своем редкостно шутливом стиле изображал заурядного среднеевропейца, то действительно становился таковым. Он внушал любившим его людям так мало веры, несмотря на свой заразительный смех. Значительная часть того доброго мнения, которое складывалось у людей о его деятельности, была инициирована им самим, он прямо говорил об этом, он был всегда там, где речь шла о нем, говорил только о себе и только как о лучшем, прилежнейшем современном специалисте, знатоке своего предмета. Положительным моментом его одаренности была динамичность, с которой он думал, и шутливость, которая с этим сочеталась. Можно прямо сказать, что его самочувствие, самоощущение и настроение были физиологическим следствием его бойкости и ясности его представлений. Он был всегда таким, какими мы бываем в состоянии опьянения шампанским: вино дает возможность чувствовать себя легким, энергичным, счастливым. Непрестанная быстрая смена движений Натана производила впечатление, что перед тобой бешеный, одержимый манией. Поэтому нам всем так тяжело поверить, что он мертв. Никто не видел его спокойным в последнее время.

Он был всегда сосредоточенным, всегда занимался одним и тем же. Отсюда — его односторонность и субъективность. Ему недоставало, широты взгляда. Он питал интерес не ко всей науке в ее целостности, а лишь к определенной части медицины. Ему не хватало способности наслаждаться всем человеческим и естественным. В течение четырнадцати лет он не выходил из больницы и жил, как автомат, устремляясь из дома в гостиницу, кафе и обратно. В минуты отдыха он с увлечением играл в карты или в шахматы, и, несмотря на сильное возбуждение, которое им овладевало во время игры, было истинным наслаждением наблюдать за ним во время игры и слушать его оригинальные, едкие шутки. Это наслаждение было подобно тому, какое испытываешь во время театрального представления. Он был из тех, кто не способен тихо созерцать красоту мира. Возвратившись из свадебного путешествия, он признался мне: «Я не могу часами любоваться морем и при этом еще испытывать вдохновение».

Общаясь с кем бы то ни было, он никогда не чувствовал ни капли неловкости или застенчивости. Его не очень интересовало, что происходит в мире, разумеется, кроме его профессии. Часто он отличался бестактностью и цинизмом. Когда ты и Минна увидели его, он показался вам необычным. Но в тот момент он вел себя вполне прилично и безобидно. В студенческие годы он влюбился в одну девушку и, к сожалению, не понравился ей. Она вышла замуж за человека, у которого были такие качества, которые начисто отсутствовали в характере Натана. С тех пор ничто не смягчило его нрав.

Он добивался успехов за счет хорошей репутации врача. Друзей имел немного, меня он нередко критиковал. Все его воспринимали как некий феномен, который не подчиняется обычным человеческим нормам и правилам. Он мог в течение нескольких лет ничего не рассказывать друзьям о своих делах и всегда был очень экспансивен. Правда, он был откровеннее с теми, кого видел чаще. Казалось, что душа у него нараспашку; только после его смерти мы узнали, что он многое скрывал. Ко мне он относился уважительно, с чувством дружбы и, можно сказать, любил меня, хотя и порицал порой. Однажды он сказал странную вещь. В случае его смерти он хотел бы завещать мне наследство, чтобы я мог в дальнейшем полностью распоряжаться его имуществом. Он предложил это, когда его честолюбие уравновешивалось благородством и добродушным юмором.

Он не делал тайн, когда в этом не было необходимости. Его реальные успехи и научные достижения несколько смягчали впечатление о нем, как о человеке заносчивом и высокомерном. Собственно, он и не нуждался в чьем-либо одобрении. Когда ему хотелось выглядеть благородным, бескорыстным, ему удавалось это с поразительной легкостью. Вот такой характер.

Но, говоря объективно, несмотря на его великодушие ко мне, должен признать, что он обладал такими качествами, которые в конце концов свели его в могилу. Возможно, он находился под влиянием своих несбывшихся надежд на счастье и любовь. Может быть, он искал себя в творчестве, в работе и не смог полностью реализовать свои способности. Может быть…

Ему хотелось посещать богатые дома и играть там роль, на которую в действительности он претендовать не мог. Как-то случайно он сказал мне, что намерен жениться и таким образом осчастливить бедную девушку и внушить людям уважение к своей особе. У него было три кандидатуры: Хелене Фаин, юная Хаммершлаг [1]  и наша Роза [2] , которую он, может быть, однажды видел. (Я узнал об этом только вчера.) Он начал ухаживать за первой, самой богатой. Возможно, он стремился и таким об»разом гарантировать себе обеспеченную жизнь.

Отчетливо помню день, когда три года назад он сказал: «Сегодня ко мне приходила лечиться дама с двумя дочерьми. Какие обаятельные люди! Если бы у меня были деньги и побольше здоровья, я бы немедленно женился на старшей». То была его последняя любовь. Вскоре он сообщил родственникам, что посватался. Брунхильда долго не соглашалась. Она была существом чопорным, не слишком преданным и очень претенциозным. Однако славилась умом и осторожностью. Я видел два ее письма. Они произвели на меня впечатление деловитости и солидности в сочетании с женской утонченностью стиля.

К тому времени ей исполнилось уже двадцать шесть. Грезы о хорошей партии остались несбыточной мечтой. Ей казалось, что нет и потребности любить. Он бурно предложил руку и сердце и встретил отказ. Ей не нравилась его надменность, заносчивость и тысячи этических ошибок, которые он вольно-невольно допускал в общении с нею. Однако Натан обещал ей стать лучше, мягче, обещал не ругаться. Вполне возможно, что все он выполнил бы при ее надежной поддержке. Наконец она уступила, поверив в его любовь. Вероятно, вначале она относилась к нему с некоторой симпатией. Если чувство приходит впервые, то сложно определить, настоящая ли это любовь.

Натан известил друзей и коллег о своем счастье.

Когда его спрашивали о приданом невесты, он отвечал, что это его совершенно не интересует. Постепенно он становился все более мрачным и экспансивным. Начался разлад, пошли ссоры. Он находил для ссор то один, то другой повод. Она тоже загрустила, плакала, не разговаривала и вообще не находила никакой радости в общении с ним. К тому же оказалось, что она и ее сестра больны истерией. Я пытался убедить Натана, что только симпатии деликатной и не вполне здоровой девушки не достаточно, чтобы навсегда связать с ней свою судьбу, пытался убедить его отложить свадьбу или, по крайней мере, дать ей время для размышлений и ни на чем не настаивать. Но честолюбие заставило его во что бы то ни стало добиться ее благосклонности, и он посватался. Он делал ей подарки на тысячу гульденов, давал огромные суммы на всякие безделушки. Чтобы роскошно обставить квартиру, вмиг истратил все сбережения. Но несмотря ни на что, она упорно ему отказывала, а он все больше сердился и гневался. Когда он признался мне, что она предложила ему жениться на ее сестре и вздохнула с облегчением после того, как добилась отсрочки свадьбы, стало ясно, что она не любит его. Я рассказал об этом Брейеру.

Вот как отозвался Йозеф Брейер: «Может случиться непоправимое, если девушка выходит замуж с таким настроением. Подобные отношения обычно заканчиваются тем, что один из родственников объясняет ей, что лучше вообще не связывать свою судьбу с таким человеком. Или же вся родня старается помочь ей. Невесту отправляют в небольшую поездку, и больше она к жениху не возвращается».

Как ни горько, но я убеждал Натана поверить, что она не любит и обязательно покинет его. Я предлагал ему трезво поразмыслить над ситуацией и принять определенное решение. Но он ни в коей мере не допускал возможности отказа и жертвовал всем ради одной-единственной цели. Он не хотел показаться людям неудачником.

Надо сказать, что ее родственники тоже вели себя неумно и не могли благотворно влиять на нее. Она же, бедняжка, не найдя в себе мужества решительно отказаться, лишь вновь отсрочила свадьбу. После беседы со мной он обещал через пять дней уехать. Но вместо отъезда сыграли свадьбу. Перед невестой, видимо, стояла дилемма: либо скорое замужество, либо вообще ничего. Нетрудно догадаться, почему она так поступила. Предполагаю, он слишком рано устранил все запретные ограничения на пути к ней и взял силой то, что хотел. В результате он вызвал в этой болезненной и обидчивой девушке сильное психическое отвращение и нравственное недовольство. И заглушил тем самым ее прежнюю симпатию к нему. Он думал, что любви можно добиться силой, так же, как добивался он других успехов. Ложный стыд перед людьми мешал ему признаться, что он отвергнут.

После свадьбы я видел его только раз, и пообщаться нам не удалось. Панет видел его еще двенадцатого числа этого месяца, спрашивал, как складывается его супружеская жизнь. Он ответил, что все самое лучшее уже позади. Он не был склонен к доверительной беседе. Тринадцатого он повесился.

Что же произошло, что толкнуло его на этот трагический шаг? Люди готовы взвалить всю вину на его несчастную жену. Я не верю им, не разделяю их суждений.

Размышляя о причинах трагедии, я пришел к выводу, что он покончил с собой потому, что отчетливо осознал свою неудачу, слишком тяжелую для него. Бешенство, ярость отвергнутой страсти, гнев, мысль, что вся его научная карьера и незаурядные способности — ничто в сравнении с тяжелым семейным несчастьем, А кроме того, сильная обида на то, что его обманули с богатым приданым, которое до свадьбы обещали невесте. А главное, по-моему, его неспособность довериться людям, его неспособность поделиться с нами своей бедой. Его погубило безмерное тщеславие мужчины, склонного к тяжелому нервному возбуждению. И когда он понял свое положение, он впал в страшное отчаяние. К смерти его подтолкнули особенности его психики, особенности его себялюбия, которое оказалось более сильным, чем благородство и требовательность его натуры.

Во время похорон разгорелась ссора двух семей. Над открытым гробом раздался безобразный вопль об отмщении, такой несправедливый и безжалостный, как будто его исторгнул сам покойник.

Преподаватель одного из вузов, Фридман, знакомый и коллега его старого отца, сказал на похоронах: «Родители надеялись на то, что сын будет утешением и защитой их в старости. И вот теперь он в гробу. В Писании сказано, что, если найден мертвый человек и никто не знает, от чьей руки он погиб, тогда родным и близким покойного надо обязательно выяснить, кто же убийца. Но, конечно, родители и братья не желали Натану зла». И Фридман начал обвинять родственников жены в том, что именно они нанесли ему смертельный удар. При этом он почти кричал. Темпераментным и властным голасом этот суровый иудей требовал возмездия. Мы были возмущены. Нам так стало стыдно перед христианами, которые тоже присутствовали на похоронах. Теперь у них есть все основания полагать, что мы поклоняемся богу ненависти, а не любви. Тихий и кроткий голос Пфунгена утонул в потоке несправедливых обвинений.

И жена, и отец Натана дали в газетах объявление о его кончине. Таким образом, пресса дважды сообщала об этом трагическом событии и оба раза предвзято: каждый старался обвинить другую сторону. Возможно, им еще предстоят взаимные разоблачения, бестактные и, в сущности, безобразные.

Его смерть была чем-то похожа на его жизнь, такая же порывистая и непредсказуемая. Его необычный образ останется в памяти родных и друзей.

И все-таки счастлив тот, у кого в жизни есть любимая, как у меня. Сегодня я больше не в состоянии писать, милая Мартхен.

С глубокой любовью твой Зигмунд.