Половина психиатрической работы имеет своим содержанием воздействие органических факторов (механических, токсических, инфекционных) на душевный аппарат. В этиологии душевных заболеваний, даже легчайшего среди них — невроза, психоанализ ни разу не прибегает к гипотезе чисто психологического происхождения, а ищет причину их появления в воздействии на душевную жизнь позднее упоминаемого, несомненно органического, момента.

Библиографический индекс:	1913j
Библиографическое название:	Das Interesse an der Psychoanalyse
Существующие переводы на русском языке:	1. Николаев В.И. (1998) — наст.; 2. Издательство «Попурри» (2001); 3. Бочкарёва М.М. (2021); 4. Желнинов В.В. (2023)
Источник (нем.):	Scientia (Rivista di Scienza), Bd. 14 (1913), S. 240-250, 369-384.
Источник (рус. наст.):	Фрейд З. Избранное. Ростов-на-Дону: Феникс», 1998, стр. 5-42
Перевод с немецкого (наст.):	Николаев В.И.
Последняя редакция текста:	freudproject.ru Last updated: 4 октября, 2024 at 12:51 пп
Заметили ошибку? Дайте нам знать, нажав на клавиатуре комбинацию клавиш CTRL + Enter

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ИНТЕРЕС

Психоанализ является медицинским методом, направленным на лечение определенных форм нервности (неврозы) посредством психологической техники. В одной небольшой работе, опубликованной в 1910 г., я показал развитие психоанализа из катартического метода Й. Бройера, а также его отношение к учениям Шарко и П. Жане [1].

[1] Фрейд З. О психоанализе. Пять лекций… (1910).

В качестве проявлений болезней, доступных психоаналитической терапии, можно назвать как истерические припадки и ступоры, так и разнообразные симптомы невроза навязчивости (навязчивые представления и действия). Эти состояния иногда спонтанно исчезают, хотя и не понятым до сих пор, весьма своеобразным способом, и легко доступны личному воздействию врача. При тяжелых же формах собственно душевных заболеваний психоанализ вообще не дает результата. Но и при психозах, и при неврозах он позволяет (впервые в истории медицины) увидеть их происхождение и механизмы возникновения.

Однако, только медицинское значение психоанализа не могло бы послужить основанием для представления его кругу ученых, интересующихся синтезом наук. К тому же, эта попытка может оказаться поспешной, ибо большая часть психиатров и неврологов все еще отказывается от этого нового метода лечения и отвергает как его предпосылки, так и его результаты. Если я все же решился предпринять эту попытку, то лишь потому, что я опираюсь на интерес к психоанализу не только со стороны психиатров, ибо, соприкасаясь с различными другими областями знания, он выявляет неожиданные связи между ними и патологией душевной жизни.

Итак, я оставлю в стороне медицинский интерес к психоанализу и объясню на ряде примеров то, что я сейчас утверждал об этой совсем юной науке.

Имеется большое число как пантомимических и вербальных проявлений, так и мыслительных процессов (и у нормального, и у больного человека), которые все еще не стали объектом психологии, ибо в них видят следствие органического заболевания или нарушение какой-либо функции душевного аппарата. Я имею ввиду промахи [ошибочные действия] (оговорки, описки, забывание и так далее), случайные действия и сновидения у нормальных, судорожные припадки, делирии, галлюцинации, навязчивые идеи и навязчивые действия у невротичных людей. Эти феномены (поскольку они не остаются незамеченными, что вообще присуще промахам) приписывают патологии, а затем уже стремятся объяснить их физиологически, хотя это никогда не удается сделать удовлетворительно. А психоанализу удалось доказать, что все эти вещи могут стать легкопонятными, посредством чисто психологического объяснения, и существовать в уже известных взаимосвязях психологических явлений. Таким образом, психоанализ, с одной стороны, ограничил физиологический способ мышления, а с другой стороны, завоевал для психологии большую часть патологии. Большая убеждающая сила психоанализа видна уже в области обычных феноменов. Психоанализ нельзя упрекнуть в том, что он переносит на нормальные явления взгляды, возникшие в результате изучения патологического материала. Психоанализ приводит доказательства тут и там, независимо друг от друга, показывая, что и нормальные, и так называемые патологические явления следуют одним и тем лее правилам.

Из обычных (то есть наблюдаемых у нормальных людей) феноменов, которым здесь уделяется основное внимание, подробнее я остановлюсь на промахах и сновидениях.

Ошибочный результат (промах) [Fehlleistungen], то есть забывание обычно хорошо известных слов и имен, намерений, оговорки, очитки, описки, запрятывание вещей в такие места, что их невозможно потом найти, утери, определенные ошибки при вообще-то отличном знании, некоторые привычные жесты и движения (все это я называю промахами здорового и нормального человека), по сути дела, мало ценились психологией, классифицировались как «рассеянность» и объяснялись усталостью, отвлечением внимания, побочным действием определенных легких болезненных состояний. Но аналитическое исследование с надежностью, удовлетворяющей самые взыскательные претензии, показывает, что эти объясняющие моменты играют роль лишь благоприятствующих условий, которые могут и отсутствовать. Промахи являются полноправными психическими феноменами и всякий раз имеют свой смысл и тенденцию. Они служат определенным намерениям, которые из-за соответствующей психологической ситуации не могут проявиться по-другому. В этих ситуациях, как правило, существует психический конфликт, посредством которого более слабая тенденция оттесняется от прямого проявления и может реализовываться лишь окольными путями. Индивид, совершивший промах, может его заметить или просмотреть; лежащая в основе промаха подавленная тенденция может быть хорошо известна индивиду, но без анализа он обычно не знает, что соответствующий промах является результатом действия этой тенденции. Анализ промахов очень часто делается легко и быстро. Если быть внимательным к промаху, то уже следующая мысль приведет к его пониманию и объяснению.

Промахи являются удобнейшим материалом для любого, желающего убедиться в истинности аналитического понимания. В небольшой книге, опубликованной в 1904 г., я привел большое число таких примеров наряду с их толкованием, а теперь мог бы обогатить эту коллекцию многочисленными вкладами других исследователей [2].

[2] Фрейд З. Психопатология обыденной жизни. См. также работы Maeder, А. А. Вrill, В. Jones, О. Rank и др.

Наиболее частым мотивом для подавления намерения, которое вынуждено будет впоследствии удовлетвориться проявлением через промах, является избегание неудовольствия. Так, часто забывается имя, если к его обладателю питают тайную злобу; забывают осуществить намерение, если, говоря по правде, оно осуществлялось бы неохотно и только ради уступок общепринятому мнению. Теряют предметы, если враждуют с тем, кого этот предмет чем-то напоминает, кем он, например, был подарен. Садятся не на тот поезд, если эту поездку совершают неохотно и если приятнее было бы остаться где-нибудь в другом месте. Наиболее явно мотив избегания неудовольствия заметен при забывании неприятных впечатлений и переживаний, что уже было отмечено несколькими авторами еще до появления психоанализа. Память пристрастна и с охотой готова исключить на репродукции те впечатления, на которых лежит мучительный аффект, — хотя это и не во всех случаях возможно.

В других случаях анализ промаха менее прост и ведет к менее тривиальной разгадке из-за вмешательства особого явления, которое мы называем смещением. Например, забывается имя человека, против которого совсем ничего не имеешь. Однако и тут психоанализ доказывает, что это имя ассоциативно пробуждает воспоминания о другом человеке с тем же, либо подобно звучащим именем, к которому мы действительно питаем отвращение. Из-за такой опосредованной связи было забыто имя совсем невинного человека; одновременно это намерение забыть сместилось вдоль определенной ассоциативной цепочки из имен людей.

Однако намерение избегать неудовольствия не является единственным, проявляющимся посредством ошибочных действий. Во многих случаях анализ открывает другие тенденции, подавленные в какой-то прежней ситуации и вынужденные теперь появляться только лишь на заднем плане в виде различных нарушений. Так, оговорка часто выдает мнение, которое надо было бы утаить от партнера. Великие писатели понимали и использовали оговорки в своих творениях именно в этом смысле. Потеря ценных предметов часто оказывается вынужденной жертвой, чтобы отвратить ожидаемую беду. Иногда и другие суеверия у образованных людей проявляются в виде промаха. Запрятывание предметов обычно является не чем иным, как их устранением; порча предметов, по-видимому, предпринимается ненамеренно, чтобы вынудить себя заменить их лучшими, и так далее.

Психоаналитическое объяснение промахов приводит к незаметному изменению образа мира, как бы малы ни были рассматриваемые явления. Даже обычный человек поддается действию противоположных стремлений намного чаще, чем мы могли бы ожидать. Число событий, которые мы называли «случайными», значительно ограничивается. Убеждение, что потеря предметов чаще всего проистекает из случайностей жизни, служит лишь утешением; наша неловкость достаточно часто становится ширмой наших тайных намерений. Но еще важнее то, что многие тяжелые беды, которые мы ранее обычно полностью приписывали случаю, открывают в анализе весомую долю нашего, хотя и бессознательного, желания. Часто посредством аналитического рассмотрения становится еще более сомнительным трудно разграничиваемое на практике отличие несчастного случая от намеренного поиска смерти.

Если объяснение ошибочных действий имеет неоценимую теоретическую ценность из-за лёгкости выявления и повсеместности проявления этого феномена у нормальных людей, то другой феномен душевной жизни здоровых людей приобрел в психоанализе еще больший успех. Я подразумеваю толкование сновидений, с чего начинается истории психоанализа, противопоставляющего себя официальной науке. Медицинские исследования рассматривают сон как чисто соматический феномен, не имеющий никакого смысла и значения, видят в нем реакцию спящего мозга на телесное раздражение, вызывающее частичное пробуждение.

Психоанализ поднимает значение сновидения до полноценного психического акта, имеющего смысл, определенное намерение и назначение в душенной жизни индивида и к тому же идущего далее простой констатации чуждости, нелогичности и абсурдности сновидения. Телесные раздражения играют при этом лишь роль материала, который затем обрабатывается в сновидении. Между обоими этими гипотезами о сновидении нет никакого посредника. Против физиологической гипотезы говорит ее неплодотворность, в пользу психоаналитической может говорить то, что при ее помощи были осмыслены и применены для познания интимной душевной жизни человека несколько тысяч сновидений.

В опубликованном в 1900 г. труде я обсудил эту важную тему «толкование сновидений» и был удовлетворён тем, что почти все приверженцы психоанализа своими вкладами подтвердили и развили представленное в нем учение.

[3] Книги Фрейда «Толкование сновидений», и «О сновидении» (1901). См. также другие публикации О. Rank, W. Stekel, E. Jones, H. Silberer, А. Brill, А. Maeder, К. Abraham, S. Ferenczi.

Единогласно утверждается, что толкование сновидений является фундаментом психоаналитической работы, а его результаты представляют важнейший вклад психоанализа в психологию.

Здесь я не могу ни предложить технику, посредством которой можно толковать сновидения, ни обосновать результаты, к которым приводит психоаналитическая работа со сновидениями. Я вынужден ограничиться объяснением некоторых новых понятий, сообщением результатов и выявлением их значимости для психологии здоровых людей.

Итак, психоанализ учит нас: каждое сновидение имеет смысл. Его кажущаяся чуждость происходит из-за искажения его смысла, его абсурдность намеренна и может выражать насмешку, издевательство и противоречие, его нелогичность не играет роли при толковании. Содержание сновидения в том виде, в котором мы вспоминаем его при пробуждении, называется манифестным [явным] содержанием. А его толкование приводит к латентным [бессознательным] мыслям сновидения, которые прячутся за манифестным содержанием и представляются посредством него. Эти латентные мысли сновидения не являются больше чужеродными, нелогичными или абсурдными, — это полноценные составные части нашего бодрствующего мышления. Процесс превращения латентных мыслей сновидения в манифестное содержание сновидения мы называем работой сновидения она приводит к появлению искажений, вследствие которых мы потом уже не можем найти в содержании сновидения его латентные мысли.

Работа сновидения является психологическим процессом, подобного которому в психологии до сих пор не было известно. Она притязает на наш интерес по двум причинам.

Во-первых, потому что она показывает такие новые явления, как сгущение (представлений) и сдвиг, или смещение (психологического акцента с одного представления на другое), которые мы в бодрствующем сознании или вообще не замечаем, или просто считаем основой так называемых логических ошибок.

Во-вторых, потому что она позволяет нам разгадать игру сил в душевной жизни, непосредственная деятельность которой скрыта от нашего сознании. Мы знаем, что внутри нас существует цензура, контролирующая инстанция, которая, поскольку это в ее власти, решает, можно ли допустить всплывающие представление в сознание, либо его надо неумолимо исключить как и всё, что могло бы привести к неудовольствию. Здесь мы можем вспомнить, что уже при анализе ошибочных действий у нас были намеки и на тенденцию избегания неудовольствия при воспоминаниях, и на конфликты между стремлениями душевной жизни.

Изучение работы сновидения неуловимо навязывает нам такое понимание душевной жизни, которое, по-видимому, должно разрешить самые спорные проблемы психологии. Работа сновидения понуждает нас допустить существование бессознательной психической деятельности, которая обширней’ и значительнее той, что связана с сознанием. (Несколько слов об этом будет сказано при объяснении философского интереса к психоанализу). Она позволяет нам предпринять разделение психического аппарата на различные инстанции или системы и показывает, что в системе бессознательной душевной деятельности протекают процессы совершенно другого рода, чем те, которые могут восприниматься сознанием.

Функцией сновидения всегда является только сохранение ненарушенного сна. «Сновидение является хранителем сна». Сами же мысли сновидения могут находиться па службе у самых разных психических функций. Работа сновидения заключается в том, что она галлюцинаторным путем изображает реализовавшимся желание, скрытое в мыслях сновидения.

Наверное, можно сказать, что психоаналитическое изучение сновидений бросило первый взгляд в глубинную психологию, о существовании которой до сих пор не подозревали. (В настоящее время психоанализом отвергается какое-либо отношение этой психологической области к анатомической локализации или гистологическому слою). Потребуются коренные изменения в предмете психологии, чтобы привести его в соответствие с этими новыми взглядами.

Конечно, невозможно в рамках этой статьи полностью исчерпать тему психологического интереса к толкованию сновидений. Не забудем, что мы лишь стремились подчеркнуть, что сновидение имеет смысл и является объектом психологии, а далее перейдем к открытиям в психологии, относящимся к области патологических явлений.

Новые психологические открытия в области сновидений и ошибочных действий могут быть полезны и для объяснения других феноменов, если мы действительно верим в их ценность или хотя бы в их существование. И тут психоанализ действительно показал, что гипотезы о существовании (несознательной душевной деятельности, о цензуре; и вытеснении, об искажении и замещении, полученные нами посредством анализа обычных феноменов, позволяют нам осуществить первое приближение к пониманию целого ряда патологических явлений,- чтобы получить ключ ко всем загадкам психологии неврозов. Таким образом, сновидение становится широко применяющейся моделью всех психопатологических проявлений. Тому, кому понятно сновидение, будут ясны и психические механизмы неврозов и психозов.

Начав с исследования сновидений, психоанализ смог построить психологию неврозов, которая в результате непрерывной работы продолжает дополняться и развиваться. Однако психологический интерес, который мы здесь исследуем, уже не требует, чтобы мы особо заостряли свое внимание на двух вопросах: 1) на доказательстве, что многие феномены патологии, которые считались прежде объяснимыми только с позиции физиологии, являются на самом деле психическими явлениями; и 2) на том, что процессы, приводящие к патологическим результатам, могут объясняться действием психических сил-влечений.

Я лишь поясню первое утверждение несколькими примерами. Истерический припадок издавна считается признаком повышенного возбуждения (аффективная вспышка). Шарко пытался подчинить многообразие форм его внешнего проявления описательным формулам; П. Жане уже знал о существовании бессознательного представления, вызывающего этот припадок; психоанализ же показал, что припадок является пантомимическим изображением пережитых, либо выдуманных сцен, занимающих фантазию больного, не будучи им осознанными. Для зрителя эти пантомимы делаются непроницаемыми из-за сгущения и искажения изображаемых действий. Под эту точку зрения подпадают и все другие так называемые стойкие симптомы истерических больных. И вообще всей их эмоциональной жизнью бессознательно завладевают пантомимические и галлюцинаторные изображения фантазий, означающие реализацию их тайных вытесненных желаний. Мучительный характер этих симптомов вызван внутренним конфликтом, в который перемещается вся душевная жизнь этих больных из-за постоянной необходимости подавления таких бессознательных побуждений — желаний.

При другом невротическом заболевании, неврозе навязчивости, больные подпадают под власть мучительно осуществляемого, по-видимому, бессмысленного церемониала, проявляющегося в ритмических повторениях бесполезнейших действий, подобных мытью рук, одеванию или в реализации бессмысленных предписаний, в соблюдении загадочных запретов. Как раз триумфом психоаналитической работы стало доказательство того, насколько же осмысленными являются эти навязчивые действия, даже самые незаметнейшие и ничтожнейшие среди них, насколько ярко отражают они на безразличнейшем материале конфликты жизни, борьбу между искушениями и моральными запретами, между самим запретным желанием и наказанием, покаянием за это.

В другой форме той же самой болезни люди страдают от мучительных представлений, навязчивых идей, содержание которых повелевающе овладевает ими и сопровождается такими сильными и своеобразными аффектами, что часто их просто невозможно объяснить содержанием самой навязчивой идеи. Аналитические исследования показывают, что аффекты здесь совершенно адекватны, ибо они соответствуют упрекам, в основе которых лежит, по крайней мере, психическая реальность. Сами же представления, относящиеся к этим аффектам, являются теперь вторичными, появившимися в этой новой комбинации посредством замещения чего-то вытесненного. Реконструкция (возвращение) прежних представлений прокладывает путь к познанию вытесненных идей и вообще позволяет рассматривать такую связь аффекта и представления как адекватную.

При другом невротическом заболевании, собственно неизлечимой Dementia praecox (парафрения, шизофрения), в ее тяжелейших течениях сами больные кажутся абсолютно безучастными, часто сохраняя для себя в качестве единственной деятельности только определенные однообразно повторяемые движения и жесты, называемые стереотипиями. Аналитическое исследование таких стереотипий (проведенное К.-Г. Юнгом), выявило в них отголоски ранее разумных пантомимических действий, которые когда-то могли помочь индивиду реализовать захватившее его желание. Безумнейшие речи, причудливые позы и действия таких больных, после того как их исследовали с позиций психоанализа, стали понятны и нашли свое законное место в ансамбле душевной деятельности.

Все это относится и к делирию, и к галлюцинациям, и к бредовым состояниям самых разных душевнобольных. Везде, где, как казалось ранее, правит лишь причудливейший каприз, психоанализ обнаруживает закон, порядок и взаимосвязь — либо, по крайней мере, позволяет это предугадать, если психоанализ еще не завершен. Самые разнообразные формы психических заболеваний оказываются результатом процессов, в основе своей идентичных. Их можно охватить и описать при помощи психологических понятий. Всюду разыгрываются психический конфликт, обнаруживаемый уже при формировании сновидения, вытеснение определенных побуждений, которые выводятся осознанными душевными силами в бессознательное, реактивные образования вытесняющих сил и замещения вытесненных, но не до конца лишенных своей энергия, влечений. Повсюду при этих явлениях возникают известные нам по сновидению процессы сгущения и смещения. Разнообразие форм болезней, наблюдаемых в психиатрической клинике, зависит еще от двух других многофакторных положений: от количества психических механизмов, находящихся в распоряжении работы по вытеснению, и от количества приобретенных диспозиций, которые позволяют вытесненным побуждениям прорваться в замещающей форме.

С позиции психоанализа, добрая половина психиатрических задач должна быть разрешена психологией. Но было бы злостной ошибкой предполагать, что анализ стремится или претендует на чисто психологическое понимание всех душевных страданий. Он не может отрицать, что другая половина психиатрической работы имеет своим содержанием воздействие органических факторов (механических, токсических, инфекционных) на душевный аппарат. В этиологии душевных заболеваний, даже легчайшего среди них — невроза, психоанализ ни разу не прибегает к гипотезе чисто психологического происхождения, а ищет причину их появления в воздействии на душевную жизнь позднее упоминаемого, несомненно органического, момента.

Подробные результаты психоанализа, которые должны иметь большое значение для общей психологии, слишком многочисленны, чтобы я мог их здесь привести. Я хотел бы подчеркнуть еще только два пункта, напомнив: 1) насколько явно психоанализ подчеркивает доминирование эмоциональных явлений в душевной жизни; и 2) доказательство не подозреваемой ранее распространенности аффективных нарушений и заблуждений интеллекта у обычных людей, ни в чем не уступающей таким же проявлениям у больных.

 

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Интерес к психоанализу непсихологических наук

I. Лингвистический интерес

Конечно, я выхожу за рамки привычного значения слова, тем что постулирую интерес к психоанализу исследователей языка. Под языком здесь должно пониматься не только устное (речевое) выражение мыслей, но и язык жестов, и, вообще, любой другой вид проявления душевной деятельности, как, например, письменность. И тогда можно доказать, что толкования психоанализа являются, прежде всего, переводами с чуждого нам способа выражения мыслей на привычный для нашего мышления. Если мы толкуем сновидение, то мы лишь переводим определенное содержание мыслей (латентные мысли сновидения) с «языка сновидений» на язык нашего бодрствования. При этом и знакомишься со своеобразием этого языка сновидений, и находишься под впечатлением того, что он в большой степени принадлежит архаичной системе выражения. Так, например, отрицание на языке сновидений никогда особо не обозначается. В сновидении противоположности могут замещать друг друга и изображаются посредством тех же самых элементов. Или, иначе говоря, в языке сновидений понятия еще амбивалентны, они легко сосуществуют с противоположными значениями так же, как, по взглядам филологов, это имело место еще в древнейших корнях исторических языков [4]

[4] Cм. обзорную статью Фрейда о книге Карла Абеля «О противоположном смысле корневых слов». Статья в «Jahrbuch fr psychoanalytische und psychopathologische Forschungen», IL Bd., 1910

Другой поразительной особенностью языка наших сновидений является чрезвычайно частое применение символов, которое в определенной степени позволяет делать перевод сновидения независимо от индивидуальных ассоциаций. Сущность этих символов еще недостаточно понятна, и в исследованиях некоторые замещения и сравнения на основе подобия иногда вполне очевидны; другая же часть этих символов уходит от предполагаемого Tertium comparationis наших осознанных познаний. Именно эти символы и связаны с наиболее древними фазами развития речи и образованиями понятий. В сновидениях символически изображаются, прежде всего, сексуальные органы и сексуальные действия. Лингвист Hans Sperber (Upsala) совсем подавно попытался доказать, что слова, первоначально обозначавшие сексуальные действия, получают на основе такого сопоставления необычайно богатую способность изменять значение [5]. 

[5] «О влиянии сексуального момента на возникновение и развитие языка», Imago I, 1912.

Если мы учтем и то, что изобразительным средством сновидения являются, прежде всего, визуальные образы, а не слова, то сравнение сновидения с какой-либо системой письменности покажется нам еще более уместным, чем сравнение с языком. И действительно, толкование сновидения вообще аналогично расшифровке древнего иероглифического (например, египетского) письма. И там, и тут имеются элементы, не предназначенные для толкования или чтения, а только служащие вспомогательным средством для понимания других элементов. Многозначность различных элементов сновидения находит себе соответствия в этой древней системе письма, так же, как и пропуск различных отношений, которые и тут, и там необходимо выявлять из взаимосвязей. Тот факт, что такое понимание сновидения все еще не нашло дальнейшей разработки, объясняется тем, что психоаналитики вообще лишены таких исходных представлений, с которыми бы лингвист приступил к теме, подобной сновидению.

Можно сказать, что язык сновидений является способом выражения бессознательной душевной деятельности. Но бессознательное говорит более чем на одном диалекте. В изменившихся психологических условиях, которые характеризуют и отличают друг от друга отдельные формы неврозов, выявляются и постоянные изменения в выражении бессознательных душевных побуждений. В то время как язык жестов истерии в общем совпадает с языком образов сновидений, галлюцинаций и так далее, в языке мыслей невроза навязчивости и парафрений (Dementia praecox и паранойя) выявляются особые идиоматические образования, которые в ряде случаев мы уже можем понять и соотнести друг с другом. То, что у истерика проявляется посредством рвоты, а у больного с навязчивостями обнаруживается в мучительных самонаказаниях, защищающих его от инфекции, то же самое дает парафренику повод для жалобы либо подозрения, что его отравят. То, что находит здесь такие разные проявления, является в самом бессознательном глубоко вытесненным желанием беременности либо защитой заболевшей персоны от таковой.

 

II. Философский интерес

Поскольку философия выстроена на психологии, она не может не считаться с огромнейшим интересом к психоаналитическим нововведениям в психологию и не реагировать на это новое обогащение наших знаний таким же способом, какой она уже показала при всех более или менее значительных успехах специальных наук. Особенно же обнаружение бессознательной душевной деятельности должно побудить философов занять определенную позицию и, в случае согласия, модифицировать свои гипотезы о взаимоотношении души и тела, пока они не станут соответствовать новым познаниям. Конечно, философия постоянно занималась проблемой бессознательного, но при этом ее представители (за немногими исключениями) занимали одну из двух крайних позиций, которые мы сейчас приведем. Они рассматривали бессознательное как что-то мистическое, неуловимое и скрытое, отношение которого к психическому оставалось в тумане, либо же просто отождествляли душевное с сознанием, а затем уже из этого определения выводили, что нечто, наподобие бессознательного, не может быть ни качеством психического, ни предметом психологии. Такие мнения появляются потому, что философы осудили бессознательное, не зная самих феноменов бессознательной душевной жизни, то есть не догадываясь, насколько эти феномены близки к сознательным феноменам и чем они от них отличаются. Если же кто-то, несмотря на свою эрудицию в этом вопросе, хочет придерживаться старой конвенции, приравнивающей сознательное к психическому и потому отказывающей бессознательному в психическом характере, то против этого, естественно, нечего возразить, кроме того, что такое разделение оказывается в высшей степени непрактичным. Ведь бессознательное можно легко описать, а также исследовать его развитие со стороны его отношения к сознанию, с которым оно имеет очень много общего. Напротив, приблизиться к бессознательному со стороны физических процессов пока еще невозможно. То есть оно должно оставаться объектом психологии.

Философия может получить от психоанализа стимул и другого рода, а именно, сама становясь его объектом. Философские учения и системы являются трудом небольшого числа лиц с выдающимися оригинальными качествами. Ни в одной из других наук личности научного работника не выпадает такая большая роль, как в философии. Только психоанализ позволяет нам сейчас создать психографию личности (см. ниже: социологический интерес). Он учит нас познавать аффективные единицы (зависящие от влечений комплексы), которые нужно предполагать в каждом индивиде, и помогает нам исследовать превращения и конечные результаты, вызванные этими влечениями. Он открывает отношения, которые существуют между наследственностью и жизненной судьбой какого-либо лица и его возможными вершинами, благодаря особой одаренности. Внутреннее ядро художника, скрытое за его творением, психоанализ может разгадать с большей или меньшой точностью по его творению. Таким же образом, психоанализ может вскрыть и субъективную индивидуальную мотивацию философских учений, которые якобы появились в результате беспристрастной логической работы, и самой же критике показать слабые пункты таких систем. Заниматься же критикой на практике не дело психоанализа, что и понятно, ибо психологическая детерминация какого-либо учения ни в коем случае не исключает его научную корректность.

 

III. Биологический интерес

Психоанализ не ожидала судьба других молодых наук, которые с самого начала приветствуются полным ожидания участием всех заинтересованных в прогрессе познания. Долгое время психоанализ просто не замечали, а когда наконец невнимание стало уже невозможным, он стал — по аффективным причинам — объектом сильнейшего враждебного отношения со стороны тех, кто не удосужился познакомиться с ним более основательно. Такой недружелюбный прием связан с тем, что психоанализ на своих объектах исследования должен был очень рано прийти к открытию, что нервные заболевания являются проявлением нарушения сексуальной функции, и потому имел все основания посвятить себя исследованию этой функции, слишком долго пренебрегаемой всеми. Тот же, кто придерживается требования, что на научное мнение нельзя оказывать давление посредством аффективной установки, проявит к психоанализу, из-за его особого направления исследований, большой биологический интерес, а сопротивление психоанализу оценит лишь как доказательство его правоты.

Психоанализ справедлив к проявлениям человеческой сексуальности, которая обратила на себя внимание многих поэтов и некоторых философов, но наукой никогда полностью не была исследована, несмотря на ее признанное значение для душевной и практической жизни. Для такого исследовательского намерения незаслуженно суженное понятие сексуальности необходимо было вначале расширить, что легко оправдывается ссылкой на переход сексуальных границ (так называемые перверзии) и на поведение детей. Утверждать и далее, что детство несексуально и только лишь во время полового созревания должно нагрянуть неожиданное вторжение сексуальных побуждений, стало невозможно. Напротив, наблюдение, если только оно лишено ослепления личными мотивами и предрассудками, могло бы с легкостью доказать, что сексуальные интересы и действия у человеческого дитя существуют почти в любое время жизни и, прежде всего, в её начале. Эта инфантильная сексуальность является не непохожей на так называемую «нормальную» сексуальность взрослых и не теряет своей значимости из-за того, что не везде ее можно с полной уверенностью отграничить от несексуальных действий ребенка. Широта ее включает предпосылки ко всем сексуальным действиям, которые позднее в качестве перверзий будут резко противопоставляться нормальной сексуальной жизни. Нормальная сексуальность взрослых происходит из инфантильной сексуальности через ряд промежуточных стадий развития, посредством процессов комбинирования, отщепления и подавления, которые почти никогда не следуют до идеальной завершенности и потому оставляют диспозиции для регресса функций в болезненных состояниях.

Инфантильная сексуальность позволяет признать в ней две следующие особенности, важные для биологического понимания. Как оказывается, она состоит из ряда частичных влечений, которые привязаны к определенным регионам тела (эрогенные зоны) и с самого начала выступают в антагонистических парах — как влечение с активной и пассивной целью. Как позднее, в состоянии сексуального желания сексуальным объектом становится не только половой орган любимого лица, но всё его тело, так и с самого раннего возраста не только гениталии, но и различные другие части тела являются местами появления сексуального побуждения и при соответствующем возбуждении приводят к сексуальному удовольствию. В близкой связи с этим стоит вторая особенность инфантильной сексуальности, ее начальная привязанность к служащим самосохранению функциям приема пищи и выделения (возможно, также и к мышечной деятельности), и к органам чувств.

С тех пор как мы изучаем сексуальность зрелого индивида при помощи психоанализа и рассматриваем жизнь ребенка в свете приобретенных таким образом взглядов, сексуальность перестала отождествляться нами лишь с такими функциями, как пищеварение, дыхание, продолжение рода и так далее, а предстает как нечто намного более самостоятельное, скорее даже противопоставленное всем другим функциям индивида, и только из-за усложненного, щедрого на ограничения развития, вынужденное пойти на союз с индивидуальными стремлениями самосохранения. Теоретически вполне возможен случай, когда интересы сексуальных стремлений не совпадают со стремлениями индивидуального самосохранения, что, по-видимому, и проявляется образованием особой группы невротических заболеваний. Ибо последняя формулировка, которую психоанализ дает сущности неврозов, гласит: первичный конфликт, из которого происходят неврозы, существует между сексуальными влечениями и влечениями, сохраняющими Я. Неврозы соответствуют большей или меньшей частичной победе сексуальности над Я, после того, как Я не удалась попытка подавить сексуальность.

Мы считаем, что во время психоаналитической работы необходимо держаться подальше от биологической точки зрения и не принимать ее даже в эвристических целях, чтобы не заблуждаться в беспристрастной оценке предъявляемых нам психоаналитических фактов. Но после осуществленной психоаналитической работы мы должны найти согласование с биологией и можем удовлетвориться уже тем, что такое согласование обеспечено в каком-либо существенном пункте. Противоречия между влечениями Я и сексуальным влечением, которыми мы объясняем возникновение неврозов, распространяются и на биологическую область в виде противоречий между влечениями, служащими для сохранения индивида, и влечениями, направленными на сохранение вида. В биологии мы встречаем общее философское понятие о бессмертной зародышевой протоплазме, связующей отдельные тленные индивиды подобно генетической связи различных органов, произошедших из одной зародышевой клетки; только при помощи такого представления мы можем правильно понять роль сексуальных влечений в физиологии и психологии отдельного существа.

Несмотря на все усилия, предпринятые для того, чтобы не допустить господства биологических терминов и точек зрения в психоаналитической работе, мы не можем избежать использования их даже в описании изучаемых нами феноменов. Мы не можем уклониться от «влечения» как понятия, находящегося на стыке между психологическим и биологическим пониманием, и мы говорим о «мужских» и «женских» душевных качествах и стремлениях, хотя половые различия, строго говоря, не могут притязать ни на какую особую психическую характеристику. То, что мы называем в жизни мужским или женским, в психологическом рассуждении сводится к свойству активности и пассивности, то есть к качеству, задаваемому не самими влечениями, а их целями. В постоянном взаимодействии таких «активных» и «пассивных» влечений в душевной жизни отражается бисексуальность индивида, что составляет существенные клинические предпосылки психоанализа.

Я буду удовлетворен, если несколько этих замечаний привлекут внимание к тому, насколько плодотворно психоанализ осуществляет посредничество между биологией и психологией.

 

IV. Интерес к истории развития индивида

Не всякий анализ психологических феноменов имеет право называться психоанализом. Последний означает нечто большее, чем обычное разложение сложных явлений на более простые. Он состоит в объяснении одного психического образования другим образованием, предшествующим ему по времени, из которого оно развилось. Медицинский психоаналитический метод не смог бы устранить ни одного симптома страдания, если бы не проследил его возникновение и развитие: таким образом, с самого начала психоанализ ориентирован на исследование процессов развития. Вначале он открыл генезис невротических симптомов; в дальнейшем развитии психоанализ обратился к другим психическим структурам и сформировал на основе работы с ними генетическую психологию.

Психоанализ был вынужден выводить душевную жизнь взрослого из жизни ребенка, принимая всерьез фразу: ребенок является отцом мужчины. Психоанализ исследовал непрерывность развития инфантильной психики вплоть до психики взрослого человека и хорошо объяснил превращения и перестановки происходящие на этом пути. Большинство из нас имеют провалы в памяти, касающийся наших первых детских лет, из которых вспоминаются только отдельные крохи. Можно утверждать, что психоанализ заполняет такие пробелы, устраняя у людей эту амнезию детства (см. Педагогический интерес).

При углублении в инфантильную душевную жизнь обнаружились замечательные находки. Так, подтвердилось то, о чем уже многие догадывались ранее, а именно — необычайное значение для всей позднейшей направленности человека впечатлений его детства и особенно первых лет его жизни. При этом выясняется такой психологический парадокс, который понятен только при психоаналитическом подходе, что как раз эти самые значительные впечатления отсутствуют в памяти последующих лет. Психоанализ смог эту сформированность и неугасимость ранних переживаний наиболее отчетливо установить как раз в отношении сексуальной жизни. «On revient toujours à ses premières amours» [первая любовь не забывается (франц.)] является трезвой правдой. Многие загадки любовной жизни взрослых людей обусловлены лишь утрированием моментов инфантильной любви. В теоретическом понимании таких событий. нужно учитывать, что норные детские переживания являются не столько случайностями для индивида, сколько соответствуют первым проявлениям его конституционально наложенных склонностей, влечений.

Другое, более впечатляющее открытие говорит о том, что у взрослого человека абсолютно ничего не пропадает из инфантильных душевных формирований, несмотря на всё позднейшее развитие. Можно доказать наличие у зрелого человека всех детских желаний, влечений, способов реагирования и установок. При подходящих условиях они даже могут вновь проявиться. Они не уничтожены, а только перекрыты другими пластами переживаний, так это звучит на пространственно-метафорическом языке психоаналитической психологии. Таким образом, характеристикой душевного прошлого становится то, что оно — в отличие от исторического прошлого — не растранжиривается потомками. Оно продолжает существовать далее наряду с тем, что из него образовалось нового, либо только виртуально, либо и в реальной действительности. Доказательством этого утверждения является то, что сновидение нормального человека еженощно вновь оживляет его детский характер, и всю душевную жизнь человека возвращает на инфантильную ступень. Такое же возвращение к психическому инфантилизму (регрессия) проявляется в неврозах и психозах, особенности которых большей частью можно описать как психические архаизмы. В силе, присущей инфантильным отзвукам в душевной жизни, мы видим меру болезненной диспозиции, так что это становится для нас знаком задержки развития. Оставшееся инфантильным, как неиспользованное и вытесненное в психическом материале человека, оно образует теперь ядро бессознательного в человеке. Мы верим в успех исследования в жизненной истории наших больных того, как это удерживаемое вытесняющими силами, бессознательное выжидает возможности действовать и использует для прорыва в сознание подходящие случаи, когда более поздним и лучше организованным психическим структурам не удается стать хозяином в трудностях реального мира.

В самые последние годы психоаналитические труды напомнили, что закон «онтогенез является повторением филогенеза» должен быть применен и к душевной жизни [Abraham, Шпильрейн, Jung], и отсюда возникло еще одно новое расширение сферы психоаналитического интереса.

 

V. Культурно-исторический интерес

Сравнение детства конкретного человека о ранней историей народов уже оказалось плодотворным в нескольких направлениях, несмотря на то, что работа эта еще только началась. Психоаналитический способ мышления проявляет себя здесь как новый инструмент исследования. Применение его предпосылок к психологии народов позволяет как выявить новые проблемы, так и увидеть проработанные проблемы в новом свете и помочь их решить более адекватно.

Прежде всего, кажется вполне возможным перенос полученного в работе со сновидениями психоаналитического видения на такие продукты народной фантазии, как мифы и сказки (Abraham, Rank, Jung). Задача толковать такие явления существует уже давно: люди, которые догадываются об их «тайном смысле», подготовлены к изменениям и превращениям, скрывающим этот смысл. Своими работами в области сновидений и неврозов психоанализ создает тот уровень, который помогает разгадать причины и технические приемы этих искажений. Но психоанализ может в целом ряде случаев показать и скрытые мотивы, которые вызвали эти изменения первоначального смысла мифа. Психоанализ не может признать в качестве главного мотива, создающего мифы, интеллектуальную потребность в объяснении явлений природы или видеть его в ответственности за ставшими непонятными культовыми предписаниями и традициями, а ищет его в тех же самых психических «комплексах», в тех же самых аффективных стремлениях, которые, как доказано, лежат в основе сновидений и образования симптомов.

Посредством такого же переноса своих точек зрения, предпосылок и познаний, психоанализ объясняет происхождение таких культурных феноменов, как религия, нравственность, право, философия [6].

[6] Начало заложено Юнгом — «Превращения (метаморфозы) и символы либидо » (1912) и Фрейдом «Соответствия в душевной жизни дикарей и невротиков» в «Image», I и II («Тотем и табу»)].

Исследуя примитивные психологические ситуации, в которых могли бы выявиться импульсы к такого рода творчеству, психоанализ может отклонить некоторые попытки объяснения, основанные на психологической интуиции, заменяя их более глубоко простирающимся пониманием.

Психоанализ выявляет тесные отношения между всеми этими психическими достижениями конкретных людей и целых обществ, постулируя для них один и тот же динамический источник. Психоанализ привержен тому фундаментальному представлению, что главной функцией душевного аппарата является освобождение любого существа от напряжений, производимых в нем потребностями. Часть этой задачи решается получением удовлетворения посредством воздействия на внешний мир; необходимым условием дли такой цели является требование овладения реальным миром. Другой части потребностей, среди которых в основном имеют место определенные аффективные устремления, реальность постоянно отказывает в удовлетворении. Отсюда вытекает вторая часть задачи — создать для неудовлетворённых стремлений иные возможности. Вся история культуры показывает только, какие пути выбрали люди для обуздания своих неудовлетворённых желаний в изменчивых и, вследствие технического прогресса, изменяющихся условиях дозволенности или отказа со стороны реальности.

Исследование примитивных народов вначале показывает людей в плену детской веры во всемогущество [7]. 

[7] Ferenczi. Ступени развития чувства реальности в «Intern. Zeitschr. für arztl. Psychoanalyse I, 1913. — Фрейд. Анимизм, магия и всемогущество мыслей в «Imago» II, 1913 («Тотем и табу»)

Это позволяет понять огромное количество душевных формирований как усилия по отрицанию краха веры в это всемогущество и попытку таким образом не дать реальности возможности воздействовать на аффективную жизнь до тех пор, пока люди не овладеют реальностью получше и не смогут использовать ее для удовлетворения.

Принцип избегания неудовольствия господствует в человеческих действиях до тех пор, пока он не сменяется лучшим приспособлением к внешнему миру. Параллельно этому прогрессирующему овладению миром у человека происходит и развитие его мировоззрения, которое все больше отходит от первоначальной веры во всемогущество и поднимается от анимистической фазы через религиозную к научной. В этой связи мифы, религия и нравственность представляются попыткой получения компенсации за недостаточное удовлетворение желаний.

Знание невротических заболеваний конкретных людей хорошо послужило пониманию больших социальных институтов, ибо сами неврозы оказались попыткой индивидуального разрешения проблемы компенсации желаний, которая институтами должна решаться социально. Отступление социального фактора и преобладание сексуального превращает это невротическое решение психологической задачи в карикатуру, негодную ни для чего другого, кроме как только для нашего объяснения этой важной проблемы.

 

VI. Искусствоведческий интерес

Для некоторых проблем, связанных с искусством и художниками, психоаналитическое рассуждение дает удовлетворительное объяснение; для других же проблем оно полностью отсутствует. Психоанализ признает и в занятиях искусством деятельность, которая предназначена успокоить нереализованные желания, а именно, вначале у самого создающего художника, а в последующем у слушателя или зрителя. Побуждающими силами в искусстве являются те же самые конфликты, которые других индивидов толкают в невроз, а общество побуждают к организации своих учреждений. Откуда к художнику приходит творческое вдохновение не является проблемой психологии. Художник ищет вначале самовыражения и это же вызывает своими творениями у других людей, страдающих от подобных задержанных желаний [8].

[8] Cм. О. Rank. Der Kunstler, 1907.

Хотя он и представляет свои интимнейшие фантазии-желания уже реализованными, они становятся произведениями искусства только посредством преобразования, когда непристойное в этих желаниях смягчается, личностное их происхождение маскируется и в результате соблюдения правил красоты другим людям предлагается соблазнительная доза удовольствия. Психоанализу совсем нетрудно доказать существование наряду с очевидным художественным наслаждением и латентного (хотя и намного более действенного) наслаждения из скрытых источников удовлетворения влечений. Связь между впечатлениями детства, жизненной судьбой художника и его произведениями как реакциями на эти стимулы принадлежит к привлекательнейшим объектам аналитического размышления [9].

[9] Cм. О. Rank. Das Inzestmotiv in Dichtung und Sage. 1912. Применение к проблемам эстетики. Фрейд. Остроумие и ого отношение к бессознательному. 1905]

Впрочем, большинство проблем творчества и наслаждения искусством еще ждет своей разработки. Она может осуществиться при помощи аналитического познания, путем нахождения места этих проблем в сложном строении скомпенсированных желаний человека. В качестве конвенционально дозволенной реальности, в которой благодаря художественной иллюзии символы и замещения могут вызывать действительные аффекты, искусство образует промежуточную область между отказывающей желаниям реальностью и исполняющим желания миром фантазии, областью, в которой пребывают в силе стремления к всемогуществу примитивного человечества.

 

VII. Социологический интерес

Хотя объектом психоанализа и является индивидуальная психика, в своих исследованиях он не может обойти аффективные основы отношения индивида с обществом. Психоанализ обнаружил, что социальные чувства постоянно включают и элементы эротики, чрезмерная акцентуация которой и последующее вытеснение становится характеристикой определенной группы душевных заболеваний. Психоанализ выявил асоциальный характер неврозов, которые, вообще-то говоря, стремятся к тому, чтобы вытеснить индивида из общества, заменив ему монастырское убежище прежних времен современной изоляцией посредством болезни. Интенсивное чувство вины, доминирующее в огромном числе неврозов, оказывается для психоанализа только социальной модификацией невротического страха.

С другой стороны, психоанализ в широчайшей степени вскрывает то влияние, которое оказывают социальные отношения и требования на возникновение невроза. Силы, которые вызывают ограничение и вытеснение влечений со стороны Я, во многом обусловливаются и уступчивостью к социальным культурным требованиям. Та же самая конституция и те же самые переживания детства, которые обычно должны бы привести к неврозу, не вызовут такого действия, если нет такой уступчивости, или же такие требования не ставятся социальным окружением, в котором живет индивид. Старое утверждение, что увеличивающаяся нервозность является продуктом культуры, по меньшей мере в половине случаев, соответствует действительному положению вещей. Воспитание и пример вносят требование культуры в сознание юного индивида; там, где у него независимо от обоих этих влияний появляется вытеснение влечений, напрашивается предположение, что наконец-то прежние внешние требования стали внутренне структурированным наследственным достоянием человека. Ребенок, который спонтанно производит вытеснение влечений, повторял бы этим также и часть культурной истории. То, что сегодня является внутренним подавлением, когда-то было только внешним, возможно, вызванным требованием времени. Таким образом, когда-нибудь сможет стать внутренним вытесняющим устройством то, что сегодня еще выступает как внешнее культурное требование к каждому растущему индивиду.

 

VIII. Педагогический интерес

Веский интерес науки о воспитании к психоанализу опирается на широко распространенное мнение. Воспитателем может быть только тот, кто может вникнуть в детскую душу, а мы, взрослые, не понимаем детей, так как мы не понимаем уже больше свое собственное детство. Наша амнезия детства является доказательством того, сколь сильно мы отчуждены от него.

Психоанализ открыл желания, мысли, процессы развития ребенка. Все более ранние старания разобраться в этом были абсолютно поверхностны и вводили в заблуждение, ибо они полностью оставляли в стороне чрезвычайно важный фактор сексуальности во всех его телесных и душевных проявлениях. Чрезвычайное недоумение, с которым воспринимаются надежнейшие результаты психоанализа детей — Эдипов комплекс, самовлюбленность (нарциссизм), перверсных предрасположения, анальная эротика, сексуальная любознательность — отображает ту дистанцию, на которую наша душевная жизнь, наши ценности и, конечно, наши мыслительные процессы отдалены от таковых даже по отношению к нормальному ребенку.

Если воспитатели познакомятся с результатами психоанализа, то они смогут примириться с определенными фазами детского развития, и, помимо всего прочего, не станут придавать проявляющимся у ребенка социально неприемлемым или перверсным побуждениям чрезмерного (или даже опасного) значения. Скорее всего, они удержатся от искуса насильственного подавления этих побуждений, после того как узнают, что такие мероприятия часто приводят к не менее нежелательному результату, что и полное попустительство плохим детским качествам. Насильственное подавление извне сильных влечений никогда не приводит у детей к прекращению влечения или господству над ним, а добивается лишь вытеснения, которое создает предрасположенность к будущим невротическим заболеваниям. У психоанализа очень часто есть возможность познать, какую долю в появлении нервного заболевания имеет бесцельная или, неразумная строгость воспитания или какими потерями в способности работать и наслаждаться куплена требуемая нормальность. Он может также показать, какой ценный вклад эти асоциальные и перверсные влечения ребенка поставляют для формирования характера, когда они не подвергаются вытеснению, а посредством процесса так называемого сублимирования направляются от своих первоначальных целей к более ценным, Лучшие наши добродетели в виде реактивных образований и сублимаций выросли на почве дурнейших предрасположенностей. Воспитание должно тщательно заботиться о том, чтобы не растерять эти драгоценные источники силы, и ограничиться лишь тем, чтобы способствовать процессам, посредством которых эта энергия переводится о хорошие русла. Находиться в руках психоаналитически просвещенного воспитателя — вот что мы можем желать для индивидуальной профилактики неврозов (см. работы цюрихского пастора доктора Оскара Пфистера).

Я не мог в этом сочинении ставить своей задачей представить научно-заинтересованной публике психоанализ в полном объеме: его содержание, предпосылки, проблемы и результаты. Я добился своего намерения, если стало ясно, что психоанализ представляет интерес для очень многих наук и что плодотворное сотрудничество с ними очевидно.

[КОНЕЦ]