Письмо З. Фрейда — членам Бнай Брит (06.05.1926)
Я всегда старался подавить в себе — если начинал чувствовать такую склонность — национальный энтузиазм, потому что считал его пагубным и несправедливым, меня пугал предостерегающий пример народов, среди которых живем мы, евреи. Но оставалось достаточно другого, что делало для меня притягательность еврейства и евреев
| Библиографический индекс: | 1926j |
| Источник рус. текста: | Фрейд З. Избранное. Том 1. Лондон: Overseas Publications Interchange Ltd. 1969, с. 338-340 |
| Оригинальное название: | Ansprache an die Mitglieder des Vereins B’nai B’rith. [Brief an Salomon Ehrmann] |
| Первоисточник: | B’nai B’rith Mitteilungen für Österreich, Vol. 26, № 5, p.103–105, (1926) |
| Перевод с немецкого: | Райс Э.М. |
| Последняя редакция текста: | freudproject.ru |
| Оригинальный текст: | ниже |
| Сверка с источником произведена | |
[Обращение к членам объединения Бнай Брит. (Письмо Саломону Ерману) (6 мая 1926)]
Высокочтимый верховный председатель, уважаемые председатели, милые братья!
Благодарю Вас за оказанные мне сегодня почести: Вы знаете, почему я не могу Вам ответить собственнолично.
Вы выслушали доклад одного из моих друзей [д-р Людвиг Браун] и учеников о моей научной работе. Но суждение об этих вещах затруднительно, и, возможно, что оно еще останется неопределенным в течение долгою времени. Разрешите мне кое-что прибавить к речи моего друга и заботливого врача. Я бы хотел Вам вкратце сообщить, как я стал Б.Б. и чего я у Вас искал.
В годы после 1895-го два впечатления оказали на меня одинаково сильное действие. С одной стороны, я впервые проник в глубины жизни человеческих первичных позывов и увидел многое, что могло подействовать отрезвляюще и даже ужаснуть. С другой стороны, обнародование моих неприятных находок повлекло за собой то, что я потерял большинство из моих прежних друзей. Мне казалось, что я у всех в опале, что все меня избегают. В этой заброшенности во мне проснулась тоска по кругу избранных людей возвышенного образа мыслей, которые бы меня, несмотря на мою дерзость, дружески приняли. Мне указали на Ваше объединение, говоря, что таких людей я найду среди Вас.
То, что Вы евреи, могло быть только желательно, потому что я сам был еврей, и мне всегда казалось не только недостойным, но и прямо бессмысленным отрицать это. Меня не связывала с еврейством, – мои долг – в этом признаться, – ни вера‚ ни национальная гордость, потому что я всегда был неверующим и был воспитан без религии, хотя и не без уважения к требованиям человеческой культуры, называемыми «этическими». Я всегда старался подавить в себе — если начинал чувствовать такую склонность — национальный энтузиазм, потому что считал его пагубным и несправедливым, меня пугал предостерегающий пример народов, среди которых живем мы, евреи. Но оставалось достаточно другого, что делало для меня притягательность еврейства и евреев столь непреодолимой — множество темных эмоциональных тайников — тем могучее, чем труднее выразимых словами, а также и ясное сознание внутреннего тождества и тайная близость одинаковой душевной структуры. К этому вскоре прибавилось сознание, что только моей еврейской натуре я обязан двумя свойствами, которые на моем трудном жизненном пути оказались необходимыми. Будучи евреем, я оказался свободным от многих предрассудков, пользование интеллектом у других ограничивавших. В качестве еврея, я был также подготовлен к уходу в оппозицию и к отказу от согласия с «компактным большинством“ [цитата из «Врага народа» Ибсена].
И вот, таким образом я сделался одним из Вас, стал участником Ваших гуманитарных и национальных интересов, нашел среди Вас друзей и склонил немногих оставшихся у меня друзей вступить в наше объединение. Не было даже и речи о том, чтобы я убеждал Вас в правоте моего нового учения. Но в пору, когда еще никто в Европе обо мне не слыхал, а в Вене я еще не имел учеников, вы меня удостоили благожелательным вниманием, Вы были моей первой аудиторией.
Я добросовестно пробыл с Вами приблизительно две трети долгого времени, прошедшего с моего вступления в Вашу среду, черпал в общении с Вами обновление и вдохновение. Вы были сегодня столь любезны, что не упрекнули меня за то, что в течение этой последней трети я держался поодаль. Я был перегружен работой, связанные с ней требования все возрастали, стало невозможным удлинять рабочий день хождением на собрания, вскоре и плоть перестала допускать запоздание с едой. Наконец подоспели годы нездоровья, что и сегодня мешает мне у Вас выступить.
Был ли я настоящим Б.Б. в Вашем понимании, я не знаю. Я было почти в этом усомнился – слишком уж много возникло особых условий в моем случае. Но я смею Вас уверить, что в годы пребывания с Вами Вы были для меня многим и многое мне дали. Итак, примите за это минувшее, как и за нынешнее, мою самую горячую благодарность.
W. B. & E.*
Ваш Зигм. Фрейд
[*Wohlwollen, Bruderliebe, und Eintracht – лозунг Бнай Брит: Благоволение, Братская любовь и Единение.]
Оригинальный текст:
An die Mitglieder des Vereins B’nai B’rith
6. Mai 1926
Hochwürdiger Großpräsident, würdige Präsidenten, liebe Brüder! Dank für die Ehren, die Sie mir heute erwiesen haben. Sie wissen, warum ich nicht mit dem Ton der eigenen Stimme antworten kann. Sie haben einen meiner Freunde und Schüler von meiner wissenschaftlichen Arbeit sprechen hören, aber das Urteil über diese Dinge ist schwierig und vielleicht noch lange Zeit nicht mit einiger Sicherheit zu fällen. Erlauben Sie mir, etwas zur Rede des anderen hinzuzufügen, der auch mein Freund und mein sorgsamer Arzt ist. Ich möchte Ihnen kurz mitteilen, wie ich B.B. geworden bin und was ich bei Ihnen gesucht habe.
Es geschah in den Jahren nach 1895, daß zwei starke Eindrücke bei mir zur gleichen Wirkung zusammentrafen. Einerseits hatte ich die ersten Einblicke in die Tiefen des menschlichen Trieblebens gewonnen, manches gesehen, was ernüchtern, zunächst sogar erschrecken konnte, andererseits hatte die Mitteilung meiner unliebsamen Funde den Erfolg, daß ich den größten Teil meiner damaligen menschlichen Beziehungen einbüßte; ich kam mir vor wie geächtet, von allen gemieden. In dieser Vereinsamung erwachte in mir die Sehnsucht nach einem Kreis von auserlesenen, hochgestimmten Männern, die mich ungeachtet meiner Verwegenheit freundschaftlich aufnehmen sollten. Ihre Vereinigung wurde mir als der Ort bezeichnet, wo solche Männer zu finden seien.
Daß Sie Juden sind, konnte mir nur erwünscht sein, denn ich war selbst Jude, und es war mir immer nicht nur unwürdig, sondern direkt unsinnig erschienen, es zu verleugnen. Was mich ans Judentum band, war – ich bin schuldig, es zu bekennen – nicht der Glaube, auch nicht der nationale Stolz, denn ich war immer ein Ungläubiger, bin ohne Religion erzogen worden, wenn auch nicht ohne Respekt vor den ›ethisch‹ genannten Forderungen der menschlichen Kultur. Ein nationales Hochgefühl habe ich, wenn ich dazu neigte, zu unterdrücken mich bemüht, als unheilvoll und ungerecht, erschreckt durch die warnenden Beispiele der Völker, unter denen wir Juden leben. Aber es blieb genug anderes übrig, was die Anziehung des Judentums und der Juden so unwiderstehlich machte, viele dunkle Gefühlsmächte, umso gewaltiger, je weniger sie sich in Worten erfassen ließen, ebenso wie die klare Bewußtheit der inneren Identität, die Heimlichkeit der gleichen seelischen Konstruktion. Und dazu kam bald die Einsicht, daß ich nur meiner jüdischen Natur die zwei Eigenschaften verdankte, die mir auf meinem schwierigen Lebensweg unerläßlich geworden waren. Weil ich Jude war, fand ich mich frei von vielen Vorurteilen, die andere im Gebrauch ihres Intellekts beschränkten, als Jude war ich dafür vorbereitet, in die Opposition zu gehen und auf das Einvernehmen mit der »kompakten Majorität« zu verzichten.
So wurde ich also einer der Ihrigen, nahm Anteil an Ihren humanitären und nationalen Interessen, gewann Freunde unter Ihnen und bestimmte die wenigen Freunde, die mir geblieben waren, in unsere Vereinigung einzutreten. Es kam ja gar nicht in Frage, daß ich Sie von meinen neuen Lehren überzeuge, aber zu einer Zeit, da in Europa niemand auf mich hörte und ich auch noch in Wien keine Schüler hatte, schenkten Sie mir eine wohlwollende Aufmerksamkeit. Sie waren mein erstes Auditorium.
Etwa zwei Drittel der langen Zeit seit meinem Eintritte hielt ich gewissenhaft bei Ihnen aus, holte mir Erfrischung und Anregung aus dem Verkehr mit Ihnen. Sie waren heute so liebenswürdig, es mir nicht vorzuhalten, daß ich Ihnen in diesem letzten Drittel ferngeblieben bin. Die Arbeit wuchs mir dann über den Kopf, Anforderungen, die mit ihr zusammenhingen, drängten sich vor, der Tag vertrug nicht mehr die Verlängerung durch den Sitzungsbesuch, bald darauf auch der Leib nicht die Verspätung der Mahlzeit. Zuletzt kamen die Jahre des Krankseins, das mich auch heute abhält, bei Ihnen zu erscheinen.
Ob ich ein richtiger B.B. in Ihrem Sinne gewesen bin, weiß ich nicht. Fast wollte ich es bezweifeln, es waren zuviel besondere Bedingungen in meinem Falle ausgebildet. Aber daß Sie mir viel bedeutet und viel geleistet haben in den Jahren, da ich zu Ihnen gehörte, dessen darf ich Sie versichern. Und so empfangen Sie für damals wie für heute meinen wärmsten Dank.
In W.B. & E.
Ihr Sigm. Freud
