Рут Мак Брюнсвик. Дополнение к статье Фрейда [Человек-волк] «Из истории одного детского невроза» (1928)

Из России он выехал в конце 1919 года и тогда же повторно обратился к Фрейду в связи с запором истерического происхождения. Анализ длился несколько месяцев и был успешно завершен. Человек-Волк, по-видимому, полагал, что сможет заплатить за эти месяцы анализа, хотя трудно было сказать, из каких средств. Так или иначе — это ему не удалось. Более того, в конце этого периода у него не было работы и средств к существованию; его жена была больна, и он находился в отчаянном положении. И тогда Фрейд собрал некоторую сумму денег для своего бывшего пациента, который так хорошо послужил теоретическим целям психоанализа, и еще шесть лет каждую весну повторял сбор средств в его пользу. Эти деньги позволили пациенту оплачивать лечение жены, посылать ее в деревню и изредка устраивать самому себе небольшой отпуск.

Оригинальное название:	A Supplement to Freud’s History of an Infantile Neurosis
Источник (анг.):	FInternational Journal of Psychoanalysis ,9 (vol. 1), pp 439-476
Источник (рус. наст.):	Человек-Волк и Зигмунд Фрейд. Сборник. Киев: Port-Royal, 1996, стр. 240
Перевод с анг. (наст.):	Данько Ю.
Последняя редакция текста:	freudproject.ru Last updated: 8 июля, 2024 at 14:59 пп
Заметили ошибку? Дайте нам знать, нажав на клавиатуре комбинацию клавиш CTRL + Enter

К этой статье[1], заглавие которой вполне говорит само за себя, автор написал сопроводительную записку для редактора журнала «The Psychoanalytic Reader»[2] где поведал о положении дел на тот момент: «Описанный здесь психоанализ Человека-Волка занял пять месяцев — с октября 1926 года по февраль 1927-го. После этого его самочувствие улучшилось, и он мог довольно продуктивно выполнять свои обязанности по службе.

По прошествии двух лет он пожелал возобновить психоанализ, что оказалось плодотворным и для меня, и для него. Хотя у него не было никаких признаков психоза или параноидальных отклонений, во время бурной и периодически возобновляющейся любовной связи у него обнаружилось нарушение потенции сугубо невротического характера. Этот период анализа, длившегося нерегулярно в течение нескольких лет, породил новый материал и важные, казавшиеся до этого забытыми, впечатления, которые все были связаны со сложными отношениями между предшизофренической девочкой и ее младшим братом. Лечение было успешным и его результаты сказывались вплоть до 1940 года, к которому относятся мои последние сведения. И это несмотря на то, что Человек-Волк перенес тяжелый личный кризис, лишь отчасти вызванный историческими потрясениями.»

Нью-Йорк, сентябрь 1945

Р.М.Б.

I. Описание протекания болезни в настоящее время

В октябре 1926 года пациент, известный нам как Человек-Волк по статье Фрейда «Из истории одного детского невроза», консультировался у автора ее, с которым изредка встречался после завершения анализа в 1920 году. Обстоятельства, о которых я вкратце расскажу, значительно изменили образ жизни Человека-Волка. В прошлом миллионер, теперь он зарабатывал достаточно лишь для того, чтобы прокормить свою больную жену и себя самого. Летом 1926 года у него появились некоторые симптомы, заставившие его вновь обратиться к Фрейду. На этот раз ему было предложено в случае необходимости обращаться ко мне. И в начале октября 1926 года он появился в моей приемной.

Он страдал ипохондрической idee fixe. Его жалоба заключалась в том, что он стал жертвой лечения электролизом затрудненной проходимости сальных желез в носу, в результате чего он получил травму носоглотки. По его утверждению, повреждение представляло собой то рубец, то отверстие, то бороздку в ткани рубца. Он жаловался на то, что это испортило ему профиль носа. Сразу же позволю себе заметить, что ничего подобного нельзя было заметить на небольшом, курносом, типично русском носу больного. И сам больной, настаивая на том, что повреждение все же заметно, тем не менее осознавал ненормальность своей реакции. Поэтому-то он и обратился за консультацией к Фрейду, когда все возможности дерматологии были исчерпаны. Если ничего нельзя поделать с его носом, то что-то нужно делать с его душевным состоянием независимо от того, была ли причина беспокойства реальной или воображаемой. На первый взгляд, этой разумной и логичной точкой зрения он был обязан результатам анализа, имевшего место в прошлом. Но, впрочем, это лишь отчасти оказалось мотивом нового анализа. С другой стороны, именно этим, без сомнения, объясняется одна нетипичная черта данного случая: его полная разрешимость для анализа, что, в противном случае, безусловно, было бы невозможно.

Он был в отчаянии. Так как ему сказали, что с его носом ничего сделать нельзя, поскольку с ним ничего не случилось, он почувствовал, что не может дальше жить с таким, по его мнению, непоправимым увечьем. Он высказал жалобу, повторяя слова, которые произносил во время всех своих заболеваний в прошлом: когда ребенком запачкал свои штанишки и решил, что у него дизентерия; когда юношей подхватил гонорею; и, наконец, во многих ситуациях анализа с Фрейдом. В основе этой жалобы лежала патогенная идентификация с матерью: «Я не могу дальше так жить» («So kann ich nicht mehr leben»). «Тень» его прежней болезни полностью накрыла его. Он забросил свои повседневные дела и работу, потому что был поглощен исключительно состоянием своего носа. На улицах он разглядывал себя во всех витринах; он носил карманное зеркальце, которое вынимал каждые несколько минут и смотрелся в него. Он то припудривал свой нос, то через минуту стирал пудру, чтобы лучше рассмотреть его, то изучал его поры, чтобы увидеть, не увеличились ли они, и поймать момент роста и развития отверстия, которое там будто бы было.

Потом он снова припудривал нос, засовывал зеркальце подальше, а минутой позже все начиналось сызнова. Его жизнь вертелась вокруг маленького карманного зеркальца, и его судьба зависела от того, что оно ему показывало или могло показать.

Он всякий раз пугал прислугу, открывавшую ему дверь в мой кабинет, ибо как помешанный бросался мимо нее прямо к большому зеркалу в плохо освещенной приемной. Он никогда не сидел и не ждал, как другие пациенты, приглашенные в мою клинику, а непрерывно ходил взад и вперед по небольшому холлу, вынимая свое зеркальце и рассматривая свой нос с той и с другой стороны. Таким было его состояние к моменту начала нашего анализа.

В этом месте я просила бы читателя освежить в памяти тот фрагмент истории болезни моего пациента, который был описан Фрейдом под названием «Из истории одного детского невроза». Весь детский материал проявился и здесь; ничего нового анализ не обнаружил. Источником повторного заболевания послужил не-проработанный остаток переноса, который по прошествии четырнадцати лет под давлением особых обстоятельств стал основой для новой формы прежней болезни.

2. 1920-1923

Перед тем, как давать подробное описание данной болезни и ее лечения, необходимо остановиться на некоторых обстоятельствах жизни и состояния пациента, а также его предыдущего анализа с Фрейдом.

Следует напомнить, что пациент в прошлом был очень богатым человеком, получившим наследство от отца, умершего, когда пациенту исполнился двадцать один год — через два года после того, как он заразился гонореей и за два года до того, как он обратился к Фрейду. Напомним также; что поведение моего пациента в отношении денег было чрезвычайно невротическим. Он часто и, по его собственному признанию, несправедливо обвинял свою мать в присвоении его наследства. Он был хвастлив и склонен приписывать деньгам чрезмерную значимость и власть. Даже смерть сестры оказалась для него желанным событием, поскольку сделала его единственным наследником. Ему также была свойственна чрезвычайная экстравагантность в своих привычках, особенно в том, что касалось его одежды.

Русская революция и большевистский режим перевернули его жизнь. Человек-Волк и его семья потеряли буквально все свои деньги и всю собственность. Ему пришлось пережить долгий период нужды, безденежья и отсутствия работы, прежде чем он в конце концов получил скромное место в Вене.

Из России он выехал в конце 1919 года и тогда же повторно обратился к Фрейду в связи с запором истерического происхождения. Анализ длился несколько месяцев и был успешно завершен. Человек-Волк, по-видимому, полагал, что сможет заплатить за эти месяцы анализа, хотя трудно было сказать, из каких средств. Так или иначе — это ему не удалось. Более того, в конце этого периода у него не было работы и средств к существованию; его жена была больна, и он находился в отчаянном положении. И тогда Фрейд собрал некоторую сумму денег для своего бывшего пациента, который так хорошо послужил теоретическим целям психоанализа, и еще шесть лет каждую весну повторял сбор средств в его пользу. Эти деньги позволили пациенту оплачивать лечение жены, посылать ее в деревню и изредка устраивать самому себе небольшой отпуск.

В начале 1922 года из России в Вену прибыл знакомый моего пациента и привез остатки его фамильных драгоценностей. Предполагалось, что они должны были стоить тысячи долларов, но при попытке продать оказалось, что их стоимость не превышала нескольких сотен. Мой пациент никому не рассказывал об этих драгоценностях, кроме своей жены; и она, рассудив по-женски, убедила его не говорить ничего Фрейду, считая, что тот наверняка переоценит стоимость этих камней и откажет им в дальнейшей помощи. Эти ожерелья и серьги составляли весь его капитал; продав их для получения каких-то средств к существованию, он лишился бы последнего. Поэтому он никому не сказал о полученной собственности, опасаясь потерять помощь Фрейда. Ему, видимо, и в голову не пришло, что Фрейд никогда не позволил бы пациенту потратить свой маленький капитал. Он последовал совету жены, решив, что он совпадает с его собственным желанием. С этого времени он стал с большей жадностью относиться к деньгам, получаемым от- Фрейда: высчитывая, сколько денег получит на этот раз (сумма их год от года менялась), куда потратит и т.д. В нем все чаще стала проявляться неискренность, тогда как раньше импульсивная честность была одной из его отличительных черт. Он стал скрывать свое финансовое положение от жены, а в период инфляции даже ударился в спекуляцию и потерял значительную сумму денег, хотя всегда был более чем предусмотрителен. Во всех его финансовых делах теперь появилась некоторая нечестность, которой раньше никогда не было, несмотря на болезненное, невротическое отношение к деньгам.

Тем не менее, фактически, пациент был в норме. Человек, который некогда пришел в сопровождении своего врача и санитара и не мог даже одеваться самостоятельно, теперь брался за любую тяжелую работу, какая подвернется, и содержал по мере своих сил больную и разочарованную жену. По сравнению с молодыми годами его интересы и амбиции были ограничены. Несомненно, в этом сказалась прошлая болезнь и ее лечение. Однако он продолжал рисовать, а летом 1922 года написал автопортрет, для чего ему пришлось значительное время провести перед зеркалом.

В апреле 1923 года профессору Фрейду сделали первую небольшую операцию в ротовой полости. Когда Человек-Волк пришел к нему в канун лета за деньгами, то был поражен видом Фрейда. Тем не менее, он не слишком задумывался об этом и вскоре отправился в отпуск. Находясь в деревне, он начал мастурбировать с непристойными картинками. В этой привычке не было навязчивости, и он не особенно обеспокоился по поводу появления этого симптома. Его жена часто болела и не была склонна к половым сношениям. Когда он вернулся осенью в Вену, Фрейд перенес повторную операцию, и на этот раз серьезность его болезни не была секретом ни для кого из нас, в том числе и для Человека-Волка.

3. История болезни

Теперь я попытаюсь изложить картину нынешнего заболевания, придерживаясь, насколько это возможно, рассказа самого пациента, записанного мной непосредственно по завершении нашего анализа в феврале 1927 года.

В ноябре 1923 года из России приехала его мать. Встречая ее на вокзале, он обратил внимание на белую бородавку на ее носу. В ответ на его вопрос та рассказала ему, что уже обращалась ко мноким врачам и большинство из них советовали удалить бородавку. Однако врачи не могли прийти к согласию по поводу ее происхождения, так как она то появлялась, то исчезала. Поэтому мать отказалась от операции и теперь была весьма довольна своим решением. Но мой пациент заметил у нее признаки ипохондрии; она стала бояться сквозняков, пыли, а также любой инфекции.

В начале 1924 года у моего пациента возникли проблемы с зубами, хотя до 1921 года они его практически не тревожили. Ему пришлось даже удалить пару зубов — впервые за всю жизнь. Дантиста, который удалял зубы и который предрек пациенту, что тот может вскоре лишиться всех своих зубов из-за слишком жесткого прикуса, звали доктор Вольф (Волк)! Эти предсказания побудили моего пациента обратиться к другим дантистам, но ни одним из. них он не был удовлетворен. Время от времени на его деснах появлялись небольшие язвочки. А однажды из-за воспаления корневого канала с ним даже случился обморок.

В то же самое время в конторе, где он служил, произошли некоторые перемены, в результате которых он потерял свое до сих пор независимое положение и перешел под начало другого начальника, оказавшегося весьма грубым и неделикатным.

Основной симптом нынешней болезни проявился в феврале 1924 года, когда пациента стали посещать странные мысли по поводу собственного носа. Его маленький курносый нос никогда ему не нравился, еще в школе его дразнили мопсом. В отрочестве в результате катара носоглотки у него появились язвы на носу и верхней губе, для лечения которых ему прописали целебные мази. Тот же врач впоследствии лечил его от другого катара — гонорейного. Также во время анализа с Фрейдом мой пациент лечился у ведущего венского дерматолога, профессора X., от затрудненной проходимости сальных желез. Таким образом, очевидно, что нос для моего пациента всегда был причиной беспокойства и неудовлетворенности.

В послевоенные годы тяготы жизни не оставляли ему времени для переживаний по поводу своей внешности; в каком-то смысле он даже стал гордиться своим носом (как я подозреваю, из-за многочисленных контактов с евреями). Ему теперь казалось, что это просто счастье — иметь такой безупречный нос! Ведь у некоторых людей (у его жены несколько лет назад была бородавка на носу) есть родинки или прыщики. Как было бы ужасно, думал он, если бы и на его носу была, к примеру, бородавка!

Теперь он начал обследовать свой нос в связи с закупоркой сальных желез, и примерно через месяц ему удалось найти некие носовые поры, выделявшиеся «наподобие черных точек» (по-видимому, угри). Забеспокоившись, он решил снова обратиться к X., у которого ранее успешно лечился. Однако это скорее была праздная мысль, а не реальный план, так как мой пациент ни разу не пытался его осуществить.

В мае из России вернулась его мать. А спустя две недели он заметил прямо посередине носа небольшой прыщик, который, как он сам говорил, имел очень странный вид и никак не хотел сходить. Через некоторое время прыщик затвердел, и тогда пациент вспомнил, что подобный же недостаток был и у его тети, и она так и не избавилась от него.

С этого времени возобновились запоры, которые, напомню, представляют собой истерическое закрепление, которое остается после навязчивого невроза. Этот симптом послужил поводом для аналитического лечения у Фрейда с ноября 1919 года по февраль 1920-го. Исключая редкие приступы во время болезней, запоры уже шесть лет не беспокоили пациента. Теперь, с их возобновлением, он стал замечать за собой повышенную утомляемость. Он отправился в Krankenkasse[3] и попросил, чтобы ему дали курс укрепляющих ванн. Его направили на обследование к дежурному терапевту, прописавшему ему хвойные ванны и холодные компрессы на живот. Последние пришлись пациенту не по вкусу, который, как и его мать, боялся простудиться. Как это часто бывает, его страх реализовался: на Троицу он слег с гриппом. (В дальнейшем мы многократно сможем убедиться в том, что у моего пациента, день рождения которого пришелся на Рождество, всегда под значительные праздники возникали симптомы или другие важные действия. Однажды я заметила ему, что он — как это ни удивительно при его неистовой натуре — никогда чрезмерно не увлекался мастурбацией. Он ответил: «Да, конечно, ведь я мастурбирую только по большим праздникам».)

Всю зиму у пациента не проходил небольшой кашель; теперь он был убежден, что его грипп, вызванный предписаниями терапевта, перейдет в пневмонию. Правда, его предположение не оправдалось, и когда несколько позже он снова пришел на прием к этому врачу (а он всегда возвращался через какое-то время к тому терапевту или дантисту, которых однажды отверг), произошел странный случай. Пациент вспомнил, что в его прошлый визит врач пожаловался ему на свою собственную болезнь почек. Теперь, сидя у терапевта, который ему очень нравился, он подумал про себя: «Как приятно, что я, пациент, на самом деле здоров, в то время как врач серьезно болен!»

Ему показалось, что его удовлетворение в этой ситуации заслуживает наказания. Прийдя домой и прилегши отдохнуть, он непроизвольно дотронулся рукой до своего носа и почувствовал твердый прыщ под кожей. Он тут же бросился к зеркалу. На месте прыща оказался глубокий свищ. С этого момента его мыслями всецело завладел вопрос: заживет ли этот свищ? И когда? Теперь он каждые пять минут смотрелся в карманное зеркальце, следя за процессом заживания. Однако отверстие не закрывалось, и это отравляло ему жизнь. Он продолжал смотреться в свое зеркальце, надеясь как на чудо, что через несколько месяцев все исправится. Ничто не могло развеять его тревоги. Ему казалось, что все смотрят на свищ на его носу.

Наконец, как раз перед летним отпуском, пациент обратился к профессору X., и, что довольно странно, не по поводу свища на его носу, а в связи с увеличившимися- сальными железами, поиск которых наконец-то увенчался успехом. X., не видевший пациента со времени войны и не знавший о переменах в его судьбе, встретил его очень приветливо. Он предупредил пациента о том, что в то время как вылечить железы не составит труда, нос может некоторое время сохранять ненормальный красный цвет. Потом он взял инструменты и вскрыл несколько желез, а для их восстановления он прописал различные лекарства, жидкость и мазь. (В возрасте одиннадцати лет пациенту тоже давали мази примерно в такой же ситуации.)

Предсказание X. сбылось; несколько дней нос пациента оставался таким красным, что он уже жалел о своем визите к X. Его жена отвергла все лекарства и, видимо, совершенно против воли пациента, выкинула их.

Неожиданно, за день до отъезда в деревню, пациента охватил совершенно беспричинный страх, что зуб, который доставил ему массу хлопот несколько месяцев назад, может испортить ему отпуск. Поэтому он поспешил к дантисту и позволил тому вырвать, как потом оказалось, совсем не тот зуб. На следующий день пациент горько сожалел об этом визите, будучи уверенным, что причиной беспокойства был другой зуб. Вдобавок ко всему его беспокоили некоторые бронхиальные симптомы.

Однако отпуск в деревне прошел благополучно. Пациент много рисовал и все меньше и меньше думал о носе и зубах. Собственно говоря, в отсутствие реального повода он редко беспокоился о своих зубах. Правда, когда повод был налицо, очередному дантисту выражалось недоверие. (Профессор Фрейд рассказал мне, что в точности таким было отношение пациента к портным. Так, во время своего первого анализа он ходил от одного портного к другому: он то подкупал, то умолял, то впадал в бешенство и устраивал сцены, вечно придирался, но через некоторое время всегда возвращался к тому портному, который ему не угодил.)

Осень и зима 1924/25 года были небогаты событиями. Когда пациент, уже забывший было о своих носовых симптомах, снова осмотрел свой нос в зеркале, то не нашел даже места, где был свищ. С чувством облегчения он посчитал приключившееся делом прошлым.

В это время произошли некоторые перемены в его сексуальной жизни. Он вернулся к своей давней привычке преследовать женщин на улице. Те, кто знаком с работой «Из истории одного детского невроза», помнят, что у пациента было множество сексуальных связей с женщинами из низших слоев. Теперь он часто провожал проституток до их жилищ, где из-за страха перед венерическими заболеваниями его отношения с ними ограничивались мастурбацией в их присутствии. Летом 1923 года он мастурбировал, разглядывая непристойные картинки. Таким образом, его отношения с проститутками стали новым шагом в этом направлении.

Озабоченность пациента своим носом продолжалась с февраля 1924 года примерно до конца следующего лета, — то есть примерно шесть месяцев.

На Пасху 1925 года симптомы, связанные с носом, возобновились. Сидя в парке со своей женой, пациент почувствовал болезненные ощущения в носу. Попросив у жены карманное зеркальце и посмотревшись в него, он обнаружил большой, болезненный прыщ с правой стороны носа. Несмотря на внушительный размер и болезненность, на вид это был обычный прыщ, и поэтому он не вызвал у пациента беспокойства. В надежде, что он вскоре пройдет, пациент подождал несколько недель, и в это время прыщ то уменьшался в размерах, то набухал гноем. (Бородавка у его’ матери тоже то появлялась, то пропадала.) По мере приближения Троицы Человек-Волк стал терять терпение. В Троицын день он вместе с женой отправился на фильм «Белая сестра». При этом ему вспомнилась его собственная сестра, умершая уже много лет назад: незадолго до своего самоубийства она повторила его собственную жалобу о том, что она не слишком красива. Он вспомнил, как часто она также беспокоилась по поводу прыщей на своем носу. Домой он вернулся сильно расстроенным. На следующий день он отправился на прием к дерматологу в Кгап-kenkasse (странно, что в этот момент он сменил дерматолога), который сказал ему, что прыщ самый обычный и со временем пройдет. Однако две недели не принесли никаких изменений, и пациенту пришлось повторить визит. На сей раз врач предположил воспаление сальной железы. На вопрос пациента, должно ли это пройти само, или что-то нужно делать, врач ответил отрицательно.

В полном отчаянии пациент спросил: неужели же против этой болезни нет никаких средств, и он осужден провести всю оставшуюся жизнь с этой штукой на носу. Доктор посмотрел на него безразлично и повторил еще раз, что ничего нельзя сделать. Как утверждал пациент, тут ему показалось, что весь мир перевернулся. Это означало крах его жизни, конец всего; с таким увечьем нельзя было жить дальше.

От врача из Krankenkasse он поспешил к профессору X., который тепло его принял и успокоил, сказав, что этой беде легко помочь. Он сразу же попытался вскрыть железу. С помощью инструмента он надавил на воспаленное пятно на носу пациента; пациент вскрикнул, и из того места, где была железа, брызнула кровь. Как позже обнаружилось в ходе его анализа, при виде собственнрй крови, текшей под рукой доктора, он пережил острый экстаз. Он глубоко вдохнул, с трудом сдерживая радость. Еще два часа назад он был на грани самоубийства, а теперь чудо спасло его от катастрофы.

Но через несколько дней, когда засохшая кровь была удалена вместе со струпом на ране, на месте раны пациент к своему ужасу заметил слегка покрасневшую выпуклость. Вся прилегающая область выглядела тоже слегка припухшей. Перед ним снова встал вопрос: пройдет ли эта припухлость, или же врач из Krankenkasse был прав, и ничего в этом случае сделать нельзя?

В это же время ему пришлось обратиться к дантисту из-за небольших язвочек, появившихся на деснах. Услышав от врача, что никакой опасности нет, он решил посоветоваться еще с кем-то. С недавних пор он мало доверял этому дантисту. Он отправился к другому, которого ему порекомендовал знакомый на работе. Новый дантист объявил ему, что каков бы ни был удаленный им прежде зуб, по-настоящему опасный зуб оставался во рту пациента. Он считал, что именно этот зуб был причиной всех неприятностей, включая прыщ на носу. Он был тактильно инфицирован, что, если его немедленно не удалить, гной мог распространиться на любой орган те))а и привести к общему заражению крови. Если бы этот зуб был удален в самом начале, у пациента не было бы никаких проблем ни с зубами, ни с прыщиком на носу, ни с воспалившимися сальными железами. Поскольку такое мнение совпадало с собственными подозрениями пациента, он позволил сразу же удалить этот зуб.

Теперь же он винил этого последнего дантиста во всех своих неприятностях, так как после удаления зуба его внимание снова привлек нос, который, похоже, распух до такой степени, что стал неузнаваем. Целыми днями он теперь рассматривал распухшее место, мучительно переживая по тому поводу, что его нос «не такой, как был раньше». Он снова отправился к профессору X., который заверил его, что с носом ничего не случится. Но эти слова нисколько не успокоили и не убедили пациента, страх которого только усилился. Его нос настолько увеличился в размерах, что одна его половина совершенно отличалась от другой. Более того, опухоль продолжала расти. В ужасе от перспективы Дальнейшего ее увеличения, он снова пошел к профессору X. Но его частые визиты утомили дерматолога, и на сей раз тот предоставил пациента заботам ассистента, перенеся весь свой интерес к происходящему за окном. «Преследуемый судьбой и брошенный медициной», пациент тогда измыслил план, чтобы привлечь к себе внимание X. Он решил, что его жена, у которой, как вы помните, была бородавка на носу, должна сопровождать его к профессору X., к которому он уже боялся идти один. X., ветретивший их крайне любезно, немедленно удалил бородавку. Однако, когда пациент обратился к нему со своим обычным вопросом по поводу будущего своего носа, X. пришел в раздражение. В конце ; концов он заключил, что пациент страдает от расширения сосудов, которое, как и бородавку, лучше всего лечить электролизом, и добавил, что лечение можно начать через несколько дней.

С одной стороны, пациент был огорчен тем, что у него обнаружилась новая болезнь, с другой — у него опять появилась надежда на излечение. Однако диагноз внушал ему сомнения. Поскольку он практически не употреблял алкоголя, ему было непонятно, как он мог приобрести расширение кровеносных сосудов,- по существу болезнь пьяниц. Кроме того, он был еще молод для этого. Жена посоветовала ему не обращаться больше к X. «Он сердит на тебя,- сказала она,— и может сделать тебе такое, что ты потом всю жизнь жалеть будешь». Они оба явственно ощутили разницу между отношением профессора X. к бедному русскому эмигранту и обращением с богатым русским пациентом со стороны Фрейда.

В начале августа пациент навестил знакомого, порекомендовавшего ему нового дантиста, и, конечно же, задал вопрос о своем носе. После внимательного осмотра его друг ответил, что даже не может найти места, где раньше была удалена железа, но с одной стороны нос выглядит немного припухшим. Это замечание привело пациента в сильное волнение. Он подумал, что болезнь не проходит, и напрасно он отложил электролиз до осени. В нетерпении он решил пройти лечение, предложенное профессором X., но, как всегда, ему не хватало третейского решения. И он отправился за ним к другому дерматологу, который, кстати сказать, принимал на углу улицы, где жил Фрейд.

Новый консультант подтвердил диагноз X. и добавил, что воспаленные сальные железы были мастерски удалены. Однако он не видел толку в электролизе и рекомендовал диатермию. Не имея представления о финансовом состоянии пациента, который нашел его по телефонной книге, по-видимому, ориентируясь на его местонахождение, врач выставил ему обычный счет за визит Пациент, который ничего не платил X., тем не менее почувствовал себя настолько окрыленным, что сразу «уплатил, как джентльмен» Теперь он был снова совершенно уверен в правоте профессора X. Все действия последнего были, несомненно, правильными и поэтому следовало довериться ему в выборе метода лечения, тем более что сторонник диатермии покинул Вену сразу же после визита к нему, так что выбора-то по сути не оставалось. Желая разделаться с этим еще до своего летнего отпуска, пациент поспешил к профессору X., поскольку узнал, что тот на следующий день уезжает на все лето. Исполненный уверенности и доверия, пациент позволил провести лечение электролизом у профессора X., который, как ему показалось, был необыкновенно любезен. Когда же он пришел домой, жена встретила его возгласом: «Боже милостивый, что ты сделал со своим носом?» Лечение, действительно, оставило некоторые следы, которые, впрочем, не вызвали у пациента беспокойства. Мнение второго дерматолога о X. и слова самого X. настолько вернули пациенту равновесие, что он снова почувствовал себя хозяином ситуации. Любопытно, что у него было такое чувство, словно первый дерматолог примирил его со вторым.

Через три дня пациент отправился в деревню вместе со своей женой. Отпуск был приятным. Несмотря на то, что пациента все еще слегка беспокоили мысли о его носе и шрам от электролиза, это не мешало ему наслаждаться отдыхом. Он рисовал, совершал прогулки и вообще чувствовал себя хорошо. По возвращении в город осенью он чувствовал себя нормально, вот только шрам на носу занимал его, пожалуй, больше, чем следовало бы

Теперь его снова начали донимать зубы. Его новый дантист поставил ему пять пломб и настойчиво предложил сделать новую коронку. Но пациент, усомнившись в правоте дантиста, отказался ставить коронку, пока не проконсультируется с другим дантистом, который в свою очередь уверил его, что коронка совершенно излишня, но не мешало бы запломбировать еще шесть зубов. Поскольку же прошло всего лишь два месяца, как были постаапены пять пломб, пациент преисполнился недоверия и к этому дантисту и обратился еще к одному. Этот последний сказал ему, что коронка действительно требуется, но что надо ставить не шесть, а всего две пломбы! Но поскольку, по мнению третьего дантиста, первый оказался прав насчет коронки, пациент решил вернуться к нему, хотя, сделав это, он собирался поставить и новые шесть пломб. Но врач из Krankenkasse отказался произвести столько операций на зубах, добавив при этом, что было бы жалко испортить такие прекрасные зубы таким количеством пломб. Еще он попросил пациента не передавать никому его замечание; это показалось пациенту настолько странным (несомненно, из-за скрытого гомосексуального восхищения), что тот пересказал его своему другу, осматривавшему его нос. Этот друг порекомендовал ему дантиста, которого он знал как человека опытного и рассудительного, способного оценить работу всех остальных. Имя этого человека, несомненно, старейшины среди дантистов, было — доктор Вольф!

Второй доктор Вольф одобрительно отозвался о работе последнего дантиста, после чего пациент вернулся к нему, хотя и был раньше неудовлетворен его работой. Теперь этот дантист сказал пациенту, что у него «неправильный прикус» (один из многочисленных дантистов уже говорил ему об этом), и что это вскоре может стоить ему не только пломб, но и зубов.

До Рождества 1925 года, несмотря на некоторое беспокойство по поводу того, когда наконец исчезнет шрам на носу, мой пациент, у которого к тому же возникли сложности на работе, чувствовал себя довольно хорошо. Но в начале 1926 года проблемы с носом снова выступили на первый план, все больше и больше завладевая его вниманием. С приближением Пасхи зеркало снова стало играть важную роль, и у пациента появились сомнения относительно того, исчезнет ли вообще когда-нибудь этот шрам, если он не изгладился за целый год.

Лето 1926 года возвратило полный набор симптомов[4]. 16 июня он позвонил Фрейду и получил ежегодную сумму собранных для него денег. Он, конечно, ничего не сказал о своих симптомах. Двумя днями ранее он был на приеме у терапевта из Krankenkasse, которому он часто звонил в последнее время в связи с резко усилившимися сердцебиениями. Он прочитал в газете статью, в которой утверждалось, что рыбий жир приводит к сердечным заболеваниям; и поскольку он, по неизвестной причине, последние два года принимал рыбий жир, то теперь страшно перепугался, не причинил ли себе вреда. Доктор поставил диагноз «сердечный невроз»

17 июня, на следующий день, пациент вдруг решил пойти к дерматологу, который в прошлый раз нашел слова для того, чтобы успокоить его. Он немедленно осуществил это решение. Дерматолог не обнаружил никаких шрамов после воспаления сальных желез? но, с другой стороны, констатировал, что участок, подвергшийся лечению электролизом (сам он рекомендовал диатермию) зарубцевался и выделяется. На замечание пациента, что-де эти рубцы со временем должны пройти, он возразил, что рубцы никогда не исчезнут и не подлежат никакому лечению. Разве ж такие вещи лечатся электролизом? Неужели пациент действительно был у опытного дерматолога? Это совершенно не похоже на работу специалиста.

При этих словах пациентом овладело отчаяние, какого ему, пожалуй, никогда еще не приходилось испытывать при всех своих прежних болезнях. Он не видел никакого выхода. Слова дерматолога о том, что «рубцы никогда не исчезнут», все время звучали у него в ушах. Его главной заботой теперь стало постоянно смотреться в карманное зеркальце, пытаясь определить степень своей обезображенности. С этим маленьким зеркальцем он не расставался ни на миг. Время от времени он посещал дерматолога, умоляя его помочь и настаивая на том, чтобы хоть как-то улучшить положение, если уж нельзя излечить. Врач же отвечат, что сделать ничего нельзя, да и нет нужды: ведь на носу заметна лишь тонкая белая полоска, которая была бы к лицу и примадонне. Пытаясь успокоить пациента, врач посоветовал ему отвлечься от мыслей о своем носе, который явно превратился в idee fixe.

Но теперь его слова не оказывали никакого действия на пациента. Они были для него подаянием, брошенным нищему калеке. (У Фрейда в работе «Из истории одного детского невроза» показано, что отношение к нищим, особенно к глухонемым слугам, восходит к нарциссической жалости, связанной с кастрированным отцом.) Он отправился к третьему дерматологу, который нашел, что ничего ужасного с носом пациента не случилось. В состоянии полной безнадежности пациент то и дело задавался вопросом: как мог профессор X., ведущий дерматолог Вены, причинить непоправимое увечье своему пациенту? Было ли это случайностью, или, быть может, здесь таился бессознательный умысел? И где,- продолжал рассуждать этот необычайно начитанный и проницательный пациент,— где кончается бессознательное и начинается сознательное? В конце концов пациент возненавидел профессора X. как своего смертельного врага.

4. Ход данного анализа

Такова история болезни, приведшая пациента ко мне. Должна признаться, что сначала мне с трудом верилось, что передо мной тот самый Человек-Волк, о котором шла речь в работе «Из истории одного детского невроза» и которого позднее Фрейд описал как почтенного, безукоризненно честного и добросовестного человека, надежного с любой точки зрения. Представившийся мне человек был повинен во множестве мелких обманов: он скрывал от своего благодетеля, с которым у него были все основания быть искренним, наличие у него денег. Самым поразительным же было то, что он совершенно не осознавал своей нечестности. Он просто не придавай значения тому, что в действительности принимает деньги под фапьшивым предлогом (учитывая, что эти драгоценности стоили, как он считал, тысячи долларов).

Во время анализа его поведение было лицемерным. Он отказывался обсуждать свой нос или свои отношения с дерматологами. Любое упоминание о Фрейде сопровождаюсь странным снисходительным смешком. Он многословно рассуждал о чудесах психоанализа как науки, о точности моей техники, о которой он сразу же счел себя вправе судить, о том, что он спокоен за себя, отдавшись в мои руки, о том, как я была добра, согласившись бесплатно лечить его, и тому подобных вещах. Когда я проходила через приемную перед его визитом, я видела, как он шагает взад и вперед, разглядывая себя сначала в большом зеркале, а потом в маленьком карманном зеркальце. Но едва я коснулась его поведения, как он непреклонно заявил: существуют другие темы для обсуждения, помимо его носа, и пока они не будут прояснены,- а это дело нескольких недель,- пациент не собирался уделять время ничему другому. Когда же, наконец, дело дошло собственно до его носа, стали очевидными глубинные корни этой непреклонности а твердокаменной закрытости. Всегда необычайно закрытый для каких-либо предложений (что, возможно, связано с его нарциссизмом), он и теперь продолжал укреплять свою непроницаемость; и та черта, которая, как правило, имеет большое значение для точности анализа, стала главным источником его сопротивления.

Первое сновидение пациента было версией известного сна с волками, в то время как многие другие оказались просто его модификациями. Произошло одно забавное изменение: волки, ранее белые, теперь были неизменно серыми. Приходя к Фрейду, пациент имел возможность не раз видеть его большую серую овчарку, похожую на прирученного волка. То, что первым снова оказалось сновидение с волками, было воспринято пациентом как подтверждение того, что все его затруднения восходят к отношениям с отцом; поэтому он был рад, что анализ с ним проводила женщина. Это утверждение обнаружило его стремление избегать своего отца, хотя в нем содержалось зерно истины. Безусловно, он чувствовал себя в большей безопасности с женщиной, потому что, таким образом, он избегал гомосексуального переноса, который, очевидно, в тот момент был настолько сильным, что мог бы стать скорее препятствием для лечения, чем его средством. Дальнейший ход лечения, как мне кажется, подтвердил эту точку зрения.

По-видимому, нет необходимости повторять, что сновидение с волками в возрасте четырех лет содержало ядро пассивного отношения клиента к отцу, отношения, имевшего своим источником его идентификацию с матерью во время коитуса, который он наблюдал в возрасте полутора лет.

Без устали повторяя, как благородно с моей стороны не брать с него платы, пациент дошел до сновидения, выдававшего тайну его бриллиантов.

Он стоит на носу корабля, держа сумку с драгоценностями — серьгами жены и своим серебряным зеркальцем. Облокотившись на перила, он разбивает зеркальце и понимает, что из-за этого его ожидают семь пет несчастий.

В русском языке передняя часть судна называется его «носом»; здесь-то и начались несчастья пациента. Зеркальце, игравшее столь большую роль в его симптоматике, было, кроме всего, подарком; и то, что оно принадлежало его жене, имело такое же значение, как и то, что пациент вначале одолжил у жены зеркальце, чтобы осмотреть свой нос, и, следовательно, как бы позаимствовал ее женскую привычку часто глядеться в него. Более того, разбивая зеркало, мы одновременно разбиваем свое собственное отражение. Таким образом, вместе с этим зеркальцем было повреждено и лицо пациента.

Мотивом этого сновидения было разоблачение тайны с бриллиантами, среди которых и в самом деле присутствовали те самые серьги. Семь лет — это период, прршедший после лечения у Фрейда, и часть этого времени он скрывал свои бриллианты. Но помимо спонтанного толкования числа семь пациент отказался обсуждать свою нечестность в этой связи. Он признал, что было бы лучше сейчас же рассказать о драгоценностях, поскольку, считал он, это сняло бы груз с его души. Но с женщинами — имелась в виду его жена — всегда так: они недоверчивы, подозрительны и всегда боятся что-то потерять. И именно его жена подговорила его на это укрывательство.

Я снова оказалась в ситуации, когда к пациенту невозможно подступиться; мне понадобилось еще какое-то время, чтобы понять, что за его недобропорядочностью и нежеланием признать ее стоят глубокие изменения в характере его личности. Помимо своего проницательного ума и способности к аналитичности мой пациент имел мало общего с первоначальным Человеком-Волком, который, например, занимал ведущее положение в отношениях с женщинами, в особенности со своей женой и матерью. Мой же пациент, напротив, оказался в полном подчинении у своей жены; она покупала ему одежду, критиковала его врачей, контролировала финансы. Пассивность, которая в прошлом проявлялась исключительно в отношении к отцу и даже здесь маскировавшаяся под активность, теперь разрослась и захватила и гомосексуальные, и гетеросексуальные отношения. В результате развилась лживость по мелочам; так, пациент теперь все больше пренебрегал своей работой и уходил из конторы, когда ему вздумается Будучи, однако, уличенным, он и не думал извиняться.

Эти, возможно, не слишком заметные симптомы находились в таком противоречии с прежним характером пациента, что могли навести на мысль о перерождении личности, столь же глубоком, как и то, которое произошло с ним в возрасте трех с половиной лет.

Приступ поноса в самом начале анализа возвестил о важности темы денег. Но пациента, видимо, удовлетворял сам факт симптома, и он никак не обнаруживал желания уплатить свой долг. Напротив, стало ясно, что денежные подарки Фрейда воспринимались пациентом как должное, как знак отцовской любви к своему сыну. Таким образом пациент вознаграждал себя за унижение в прошлом в силу того, что его отец отдавал предпочтение его сестре. К этому примешивалась вдобавок некая мания величия. Пациент завел разговор о необычайной близости его отношений с Фрейдом. Это было, утверждал он, скорее похоже на дружбу, чем на профессиональный интерес. Фрейд и в самом деле проявлял столь сильную личную заинтересованность в Человеке-Волке, что даже дал ему совет, который впоследствии сказался самым отрицательным образом. Во время анализа в 1919—1920 гг. пациент хотел возвратиться в Россию, чтобы спасти свое состояние. Хотя в это время в России находились его мать и адвокат, которые, надо думать, достаточно хорошо разбирались в его делах, пациент полагал, что только он в силах спасти фамильное состояние. Фрейд, однако,- и тут пациент разными окольными путями намекал, что Фрейд руководствовался не фактами, а заботой о безопасности пациента,- заявил, что желание ехать домой не более чем защита, и убедил (sic!) пациента остаться в Вене. Хотя последнему, безусловно, льстила такая мотивация, приписываемая им Фрейду, он, тем не менее, горько винил того в утрате своего состояния. С другой стороны, он ни в коей мере не подозревал Фрейда в намеренном ущербе. Возможно, его обвинения Фрейду служили для него оправданием тому, что он принимал денежную помощь от Фрейда. В действительности же возврат пациента в Россию в то время был совершенно исключен. Его отец был известным либеральным лидером, и самого пациента там, безусловно, ждал расстрел.

Через некоторое время, несмотря на то (или благодаря тому), что пациент был закрыт для обсуждения важных тем, между нами установились дружеские отношения. Он предлагал весьма прозрачные сновидения для того, чтобы дать мне возможность продемонстрировать мои способности в их толковании. Таким образом, он укреплялся во мнении, что гораздо лучше чувствует себя в моих руках, чем с Фрейдом; по его словам, сновидения, анализировавшиеся тогда, были путаными и трудными для понимания.

Возникали бесконечные периоды сопротивления анализу, в течение которых вообще никакого материала не прибавлялось. Время от времени он намекал, что чувствует себя в большей безопасности со мной, потому что я отношусь к нему с большей объективностью, чем Фрейд; я ведь не сделала бы такой ошибки, как Фрейд, посоветовавший пациенту не возвращаться в Россию. К тому же слишком ощутимым было личное влияние Фрейда: сама атмосфера нынешнего анализа отличалась большей ясностью.

Каждый день проливал новый свет на его отношения с Фрейдом, к его собственной жене или ко мне. Он лишь отказывался обсуждать свой нос и свое отношение к профессору X. Помимо утверждения, что он пришел впервые к X. во время первого анализа, что X. был рекомендован Фрейдом как его друг и был одного с ним возраста и, очевидно, как пациент сказал сразу, замещал собой Фрейда, больше ничего невозможно было добиться.

И тут сама судьба сыграла мне на руку. Через несколько недель после начала психоанализа с Человеком-Волком в воскресную ночь неожиданно скончался профессор X. В Вене нет хорошей утренней газеты, выходящей по понедельникам, Человек-Волк должен был быть в моем кабинете примерно в то время, когда выходит дневной выпуск. Таким образом, моим первым вопросом было: «Видели ли вы сегодняшнюю Уазету?» Как я и ожидала, его ответ был отрицательным. Тогда я сказала: «Сегодня ночью умер профессор Х.»1 Он вскочил с кушетки, сжав кулаки и воздев руки вполне в духе!русской мелодрамы. «Боже мой,- воскликнул он,— теперь я не смогу его убить!»

Таким образом, первый шаг был сделан. Я постаралась вызвать его на разговор о X. Определенных планов убийства у него не было, но мысли о том, чтобы подать на него в суд, или появиться неожиданно в его приемной и разоблачить его, или судиться с целью получить денежную компенсацию за нанесенные увечья и т.д., не покидали его. (Я обращаю внимание на проявившуюся здесь параноидальную склонность к сутяжничеству.) Он желал убить профессора, желал тому смерти тысячу раз и даже обдумывал способы нанесения X. увечий в отместку за свои. Но такому увечью, которое нанесено ему, заявлял он, равносильна только смерть.

Как я уже отметила, пациент сам допускал, что X. замещал для него Фрейда, так что все эти чувства ненависти к X’ должны были сопровождаться враждебностью к Фрейду. Но это пациент категорически отрицал. Нет ведь никакой весомой причины для чувства враждебности к Фрейду, который всегда благосклонно и заботливо к нему относился. Он вновь подчеркивал, что их отношения носили далеко не формальный характер. Тогда я спросила, почему, в таком случае, его никогда не видели с Фрейдом в обществе. Он был вынужден признать, что никогда не встречался с семьей Фрейда, что оказало ему плохую услугу. Его ответы становились все более туманными и не удовлетворяли, по-видимому, даже его самого. В его аргументах, которые не были совершенно надуманными, причудливым образом вымысел мешался с фактами. С его логическим, утонченным умом он мог любую невозможную вещь сделать правдоподобной. Таким образом он обосновывал свою точку зрения.

Поскольку он сочетал эти две техники достижения удовлетворения, с одной стороны, обвиняя Фрейда в утрате своего состояния и оправдывая тем самым любую возможную денежную помощь с его стороны, и с другой стороны, обосновывая этим самым свое положение любимого сына,— не было никакой возможности продвинуться в лечении. Было совершенно немыслимо пробиться к главному симптому болезни через эту непроницаемую стену. Ввиду этого я сосредоточила свои усилия на том, чтобы подорвать у пациента взгляд на себя как на любимого сына, поскольку было очевидно, что с помощью этого он защищает себя от ощущений совершенно иного свойства. Я подводила его к мысли о его действительных отношениях с Фрейдом, об абсолютном отсутствии (как я знала от Фрейда) каких-либо дружеских или личных отношений между ними. Я указала ему на то, что его случай не был единственным опубликованным (это служило источником непомерной гордости пациента). Он парировал утверждением, что ни с одним пациентом Фрейд не работал в течение столь долгого времени. Мне пришлось снова опровергнуть его. От состояния войны мы перешли теперь к состоянию осады.

В результате моего напора в его сновидениях в конце концов наметилась перемена. В первом из них за этот период появилась женщина в брюках и высоких ботинках, стоявшая в санях, которыми она великолепно правила, и декламировавшая стихотворение на прекрасном русском языке. Пациент заметил, что брюки выглядели несколько комично и не вполне практично в отличие от мужских. Декламацию по-русски даже он вынужден был признать верхом насмешки: я так и не смогла понять единственное слово из русской фразы, которое он иногда употреблял как междометие в немецких предложениях. Следующее сновидение было еще более прозрачным: на улице, перед домом профессора X., у которого он проходит курс психоанализа, стоит старая цыганка. Продавая газеты (я изобразила редакцию газеты, рассказывая ему о смерти X.), без всякой связи она то произносит какие-то реплики, то говорит сама с собой (ее никто не слушает!). Намек понятен: цыгане — отъявленные обманщики.

Здесь совершенно очевидны две вещи: во-первых, презрение ко мне и, во-вторых, желание вернуться к психоанализу с Фрейдом (профессор X.). Я заметила, что пациент, после всего происшедшего, вопреки своим многочисленным комплиментам, явно сожалел о том, что выбрал аналитиком меня и хотел снова вернуться к Фрейду. Он отрицал это и добавил, что благодаря мне он в полной мере испытывает благотворное действие знаний и опыта Фрейда без риска попасть под его влияние. Я спросила пациента, что он имеет в виду. Оказывается, он был уверен, что я обсуждаю все детали его случая с Фрейдом, для того чтобы получить его совет! Я возразила, что это не так. Разумеется, в начале анализа я расспросила Фрейда о прежнем заболевании, но с того времени я едва ли упоминала о этом случае, да и Фрейд им не интересовался. Это сообщение неприятно поразило пациента и даже взбесило его. Он не мог поверить, что Фрейд столь мало интересовался его (знаменитым) случаем. Он всегда считал, что Фрейд искренне заинтересован в нем. Фрейд, посылая его ко мне, даже сказал,— но тут он не смог вспомнить, что же именно. Мою приемную он покинул, гневаясь на Фрейда, результатом чего было сновидение, смысл которого заключался, по-видимому, в кастрации его отца:

Отец пациента — в сновидении профессор, похожий, однако, на нищего музыканта, знакомого» пациенту,— сидит за столом и предупреждает других присутствующих, чтобы они не говорили при пациенте о денежных делах, так как тот склонен к спекуляциям. Нос у отца длинный и крючковатый, что вызывает у пациента сильное удивление.

Музыкант пытался продать пациенту старую музыку, и пациент испытывает сильное чувство вины перед ним, так как отказался ее купить. (Здесь всплыло его прежнее отношение к нищим.) Музыкант — с бородой и напоминает Христа. Эта ассоциация объясняется случаем, когда его отца назвали «торговцем», -кем, конечно же, он не был!

Нищий музыкант, похожий на Христа, который являе-отцом пациента и в то же время профессором, судя по носу еврей. Поскольку нос всегда выступает как символ гениталий, изменение отцовского носа, делающее его еврейским, означает обрезание — кастрацию. Кроме того, нищий является для пациента кастратом. Таким образом, от страха перед отцом из-за безответной любви мы приходим к кастрации отца и, по ассоциации, непосредственно появляющейся в связи с такой интерпретацией сновидения,- к предмету действий Фрейда и реакции на них пациента — другими словами, к желанию смерти отца. Я подчеркнула бы здесь тот факт, что желание смерти в данном случае вызвано не мужским соперничеством, а пассивной, неудовлетворенной, отвергнутой сыновней любовью.

Необходимо упомянуть, что первое впечатление пациента от Фрейда в это время поразило его. Уходя, он спрашивал себя, не умрет ли Фрейд и, если это случится, какова будет его собственная судьба. Он надеялся на небольшую часть наследства, но опасался, что оно может быть меньше тех сумм, которые были получены в последние годы. Таким образом, для него было бы выгоднее, чтобы Фрейд выздоровел. Пациент столь много выиграл в результате смерти своего отца, что теперь его надежды на наследство должны были восторжествовать над здравым расчетом. Как он говорил, вопреки всему, он ожидал, что смерть Фрейда кое-что ему даст.

Но если возмездием за увечье носа пациента могла быть только смерть, то это знак того, что кастрация для него равносильна смерти. В этом случае кастрированный отец — это мертвый отец, убитый, предположительно, своим сыном. В этом сновидении также присутствует злоупотребление деньгами: в замечании отца по поводу спекуляции сына. Действительно, пациент спекулировал всеми средствами, бывшими в его распоряжении; и, конечно же, отцовское наследство тоже могло использоваться для этого. Другими словами, в этом сновидении отец боится быть убитым из-за своих денег. Из факта сходства (кастрированного) отца с Христом, очевидно, следует то, что пациент отождествляет себя со своим кастрированным отцом.

Таким образом, моя атака на компенсаторную манию величия увенчалась успехом: пациент обнаружил, что желает смерти Фрейда. С этого момента анализ сдвинулся с места; и желание смерти возникало вновь во всех своих проявлениях. Отец кастрировал сына, и по этой причине должен быть убит им. В многочисленных сновидениях с кастрированным отцом всегда присутствовало желание смерти. Такое пациент мог допустить: но выяснение дальнейшего механизма, посредством которого его собственная враждебность проецировалась на отца и потом воспринималась сыном как преследование, требовало гораздо больших усилий.

Одно из сновидений из того периода жизни пациента, когда он учился в высшей школе, указало нам на происшествие, случившееся с ним в тринадцать лет и послужившее моделью его будущей болезни. В то время он никак не мог излечиться от катара носа, который возник в период полового созревания и, по-видимому, был психогенного происхождения. Его лечили успокоительными средствами и мазями, но это только привело к общему воспалению сальных желез; появившиеся угри, столь частые в этом возрасте, отнесли на счет медикаментозного лечения. Таким образом, вниманием пациента завладело состояние его носа и кожи. Из-за обилия прыщей он даже вынужден был какое-то время пропускать школу. Кроме того, его также беспокоило покраснение и увеличение жировых желез. Лечение холодной водой не дало значительных результатов. Когда он вернулся в школу, его стали дразнить Мопсом. Как богатый и чувствительный мальчик, он и раньше служил уязвимой мишенью для насмешек однокашников. Однако теперь он стал настолько чувствительным по поводу своего носа, что больше не мог выносить издевательства, которые раньше лишь досаждали ему. Он становился все более и более замкнутым, читал Байрона и уделял много внимания своему телу и одежде. Как раз в это время стало известно, что другой школьник подхватил гонорею. Этот мальчик вызывал ужас у моего пациента, который особенно опасался любого хронического заболевания. Он решил, что никогда не заболеет такой болезнью. Тем не менее в возрасте семнадцати с половиной лет у нею тоже обнаружилась гонорея; тогда-то слова доктора: «Это хроническая форма» привели к его первому припадку. Поскольку болезнь протекала в острой форме, он страдал, но не терял надежды. Хронические выделения, однако, сильно беспокоили его, и давали повод к навязчивым мыслям о том, есть ли у него возбудители болезни или нет: если да, то он пропал. Таким образом, причиной раннего периода замкнутости и переживаний было реальное заболевание носа. Вторая травма, гонорея, тоже была реальной и имела смысл подлинной кастрации, ибо была связана с гениталиями. Но третья болезнь — шрам на носу пациента -была чистейшей игрой воображения. Тот факт, что по поводу его первого визита к профессору X. он не упоминал об углублении на носу, спрашивая только о сальных железах, как мне кажется, показывает, что пациент сам должен был понимать фиктивную природу его жалобы.

Идентификация с кастрированным отцом (отчасти, конечно, из чувства вины ввиду желания его смерти) имела место и в следующем сновидении пациента, в котором он увидел Фрейда с /шинной царапиной на руке. Фрейд отвечает на какой-то вопрос, несколько раз повторяя слово «полностью». Это утешительное сновидение содержит заверение Фрейда в том, что пациент не кастрирован. В следующем сновидении тема кастрации получила дальнейшее развитие.

Пациент лежит на кушетке в моем кабинете. Вдруг на потолке появляются блестящие полумесяц и звезды. Пациент знает, что это галлюцинация и, в отчаянии, опасаясь, что сходит с ума, он бросается к моим ногам.

Полумесяц и звезды, сказал он, означают Турцию, страну евнухов. То, что он бросается мне в ноги, показывает его пассивность. Таким образом, причина его безумия в галлюцинации кастрации, то есть связана с углублением на носу.

От кастрации отца, идентификации пациента с ним и, наконец, его собственной независимой кастрации и последующей полной пассивности мы подошли теперь к действительному материалу преследования:

На широкой улице находится стена, в которой есть закрытая дверь. Слева от двери большой пустой шкаф с исправными и покареженными ящиками. Пациент стоит перед шкафом; за спиной у него находится неясный силуэт его жены. Возле другого конца стены стоит крупная, грузная женщина, которая словно бы собирается зайти за стену Но за стеной находится стая серых волков, которые толкаются в дверь. Их глаза сверкают, они словно бы хотят броситься на пациента, его жену и другую женщину. Пациент в ужасе, он боится, что им удастся перепрыгнуть через стену.

Крупная женщина — это сочетание меня и другой, действительно довольно высокой женщины, которую как-то раз видел пациент. У нее был крошечный шрам на носу, который к его удивлению нимало ее не беспокоил. Поэтому в сновидении ее отличает смелость, она не боится ни волков, ни шрамов — сопоставление, указывающее на связь между этими двумя вещами.

Неясная фигура жены за его спиной — это его собственное женское Я. Дверь обозначает то же самое, что и окно в первоначальном сне с волками. Пустой шкаф — это шкаф, который опустошили большевики, мать пациента рассказывала, что, когда он был взломан, в нем нашли крест, которым крестили пациента и который он, к своему огорчению, потерял, когда ему было десять лет. Кроме того, шкаф напоминает пациенту его фантазии о царевиче, в которых последнего запирают в комнате (шкафу) и бьют. В этой связи ему вспомнился професор X.: во время первого визита пациента к нему X. говорил с большой симпатией об Александре III, а потом сделал несколько презрительных замечаний по поводу его слабого преемника, Николая II. Это в свою очередь заставляет вспомнить историю Петра Великого и его сына Алексея, убитого отцом. Бог снова допустил смерть сына. Оба эти сына, Христос и Алексей, были обречены на муку и преследования со стороны своих отцов. При слове преследование пациенту вспоминаются волки из его сна, и далее идут ассоциации с Римом (Ромул и Рем) и преследованиями первых христиан. Затем он связал это сновидение — через волков — со своим сновидением с волками в возрасте четырех лет,- сновидением, в котором волки безучастно сидели на дереве, неподвижно уставившись на ребенка. Это толкование обнаружило противоречие: ребенок пристально смотрит на родителей, а не родители на него. Горящие глаза волков теперь напомнили пациенту, что некоторое время после этого детского сновидения он не переносил, когда на него смотрели не отрываясь. Он сердился и кричал: «Что вы на меня уставились?» Наблюдающий взгляд напоминал ему о сновидении со всеми его кошмарами. Воспоминание о раннем симптоме, напрямую связанном с детским сновидением с волками, полностью опровергает попытку Ранка отнести сновидение не к четырехлетнему возрасту, а ко времени анализа с Фрейдом. На мой вопрос, на самом ли деле он видел это сновидение в четыре года, пациент даже не счел нужным ответить!

Безусловно, основной смысл сновидения связан с мотивом преследования: для пациента волк всегда означал отца; и здесь волки — все отцы, или врачи! — пытаются добраться до него, чтобы уничтожить его. Если дверь откроется (первоначально окно, позволяющее видеть коитус), волки сожрут его.

И теперь, после разрушения у пациента мании величия, у него в полную силу проявилась мания преследования. Она была более размытой, чем можно было ожидать, учитывая единственный ипохондрический симптом. X. намеренно обезобразил его; и теперь, когда он умер, не было никакой возможности совершить возмездие. Его плохо лечили все дантисты, а раз он опять был болен психически, значит и Фрейд тоже неверно его лечил. Очевидно, что вся медицина была против него: с ранних лет он страдал от злоупотреблений и неправильного лечения со стороны своих врачей. Он постоянно сравнивал историю своих страданий со страданиями Христа, которого жестокий Бог, бывший для пациента в детстве предметом страха, обрек идти таким .же путем страдания. Идентификация с Христом и царевичем включает в себя и сравнение страданий, и компенсацию за них, поскольку Христос и наследник трона являются предметами поклонения Такое же сочетание отразилось и в убежденности пациента р особом отношении к нему Фрейда.

На протяжении этого тяжелого периода поведение пациента было крайне ненормальным. Он выглядел неряшливым и озабоченным. Находясь на улице, он бегал от одной витрины к другой, рассматривая свой нос, так, словно черти сидели у него на пятках. На сеансах анализа он совершенно забывался, полностью поглощенный своими фантазиями. Он грозился застрелить и Фрейда, и меня — раз X. уже умер! — и эти угрозы отличались от тех, которые мы привыкли слышать. Чувствовалось, что он способен что-то сделать, ибо находился в полном отчаянии. Я поняла, насколько важную защитную роль играла его мания величия: казалось, теперь он погрузился в ситуацию, с которой ни он сам, ни анализ не в силах был справиться. И когда имело место следующее сновидение, сулившее перемены к лучшему, я была и обнадежена и удивлена, ибо не знала, как объяснить эти изменения, кроме как напрашивающимся предположением о том, что пациент в конце концов пробился сквозь бессознательный материал, стоящий за иллюзией преследования.

Пациент и его мать вместе находятся в комнате, один угол которой увешан иконами. Его мать снимает иконы и бросает их на пол. Иконы ломаются и разлетаются на куски. Пациент поражен такими действиями со стороны своей набожной матери.

Когда ему было четыре с половиной года, его мать, отчаявшись избавить его от детской болезненной восприимчивости и ощущения тревоги, рассказала ему историю Христа. И если раньше ему мешал заснуть страх перед плохими сновидениями, то теперь он стал засыпать сразу благодаря определенной церемонии, которая состояла в том, что, заходя в комнату перед сном, он крестился, молился и целовал иконы одну за другой. Эта церемония послужила началом его навязчивого невроза.

Мать сновидения — это я, хотя моя роль противоположна роли реальной матери; вместо того, чтобы внушать пациенту религию, я разрушаю ее для него. В действительности же я разрушаю фантазию о Христе со всем тем, что она подразумевала.

Сновидение, случившееся на следующий день, было, в сущности, прояснением сна с волками.

Пациент стоит и смотрит из своего окна на луг, за которым находится лес. Солнечный свет пробивается сквозь деревья, пятнами освещая траву; камни на лугу отбрасывают причудливые розовато-лиловые тени. Пациент внимательно рассматривает ветви какого-то дерева, восхищаясь узором, образуемым их переплетением. Он не может понять, почему до сих пор не нарисовал этот пейзаж.

Пейзаж из этого сна следует сравнить с тем, который присутствовал в сновидении с волками в четырехлетнем возрасте. Сейчас светит солнце: тогда была ночь, обычное время страхов. Ветви дерева, на которых сидели ужасные волки, теперь пусты и переплетены чудесным узором. (Узор в сексуальном объятии.) То, что было страшным и зловещим, стало красивым и успокаивающим. Пациент удивляется, почему он никогда раньше не рисовал эту сцену; это означает, что он не мог до сцх пор восхищаться ею.

Это примирение с тем, что в прошлом ужасало его, может означать лишь одно: он победил страх собственной кастрации и теперь может восхищаться тем, что другие находят прекрасным -сценой любви между мужчиной и женщиной. Пока он отождествлял себя с женщиной, он был неспособен на такое восхищение; его всецелый нарциссизм восставал против принятия подразумеваемой кастрации. Однако, преодолев идентификацию с женщиной, он избавился от страха кастрации.

Как и следовало ожидать, процесс выздоровления, о котором свидетельствовало сновидение, еще не был пройден пациентом до конца. В своем следующем сновидении (на другой же день) он лежал у моих ног: возврат к его пассивности. Он находится со мной в небоскребе, из которого единственным выходом служило окно (см. первоначальный сон с волками, а также описанный выше сон), откуда спускается лестница, угрожающе свисающая до земли. Для того чтобы выйти, он должен пройти через окно. То есть подразумевается, что он не может остаться внутри и смотреть оттуда на внешний мир, а должен превозмочь страх и выйти. Он проснулся в сильной тревоге, связанной с поиском возможности избежать этого.

Но единственный путь проходил для него через принятие своей собственной кастрации: или это, или реальное возвращение к его детским переживаниям сцены, имевшей патогенный характер Для его женственного отношения к отцу. Теперь он понял, что все его мысли о величии и страх перед отцом и, кроме того, его ощущение непоправимого увечья, причиненного отцом, были всего лишь предлогом для его пассивности. И когда теперь эти подмены стали очевидными, с пассивностью (которая была неприемлема и поэтому обусловливала необходимость иллюзии) больше нельзя было мириться. То, что казалось выбором между принятием или отказом с5т женственной роли, на самом деле вообще не было выбором: если бы пациент смог всецело принять эту свою роль и допустить свою пассивность, он смог бы избавиться от этой болезни, которая основывалась на механизме защиты от такой роли.

Второй сон, приснившийся в ту же ночь, выявил причину ограничения сублимаций пациента: он рассказывает Фрейду о своем намерении изучать уголовное право, и тот высказывается против этого курса и рекомендует политическую экономию.

Пациент, отец которого был русским либералом, принимавшим активное участие в политике и экономике, особенно интересовался уголовным правом (он был адвокатом). Но на протяжении своего анализа Человек-Волк утверждал, что Фрейд все время отговаривал его от этого и предлагал ему посвятить себя политической экономии, которой он (очевидно, в пику своему отцу) не интересовался. Теперь я поняла, что эти утверждения по поводу Фрейда были неоправданы, хотя до этого сна у меня не было возможности убедить в этом пациента.

Его неспособность быть отцом в своих сублимациях заставила его спроецировать ограничивающее влияние на Фрейда. Ему не позволялось делать свой собственный выбор, он должен был вместо этого послушно идти по стопам своего отца.

Теперь он излишне подробно рассказывал о своей потребности сублимировать свою гомосексуальность и о том, как трудно ему это дается. Он сознавал, что ему мешают обстоятельства и его внутренняя неготовность. В самом деле, в тогдашней Австрии возможности для работы, которая его интересовала, были ограничены, но он мог бы использовать свое свободное время, которого у него было очень много, для учебы. Здесь его развитию мешал запрет на работу. Действительно, этот человек, некогда отличавшийся умом и прилежностью в учебе и много читавший, уже несколько лет не мог прочитать роман.

Следующий ряд снов, последовавших за описанными, проливает свет на взаимоотношения отца с сыном и демонстрирует начало освобождения сына. Покорный сын противопоставляется пациенту, который проявляет начало отцовской идентификации.

Пациенту наносит визит молодой австриец, проживший много лет в России и потерявший там все свои деньги. Теперь этот австриец работает младшим служащим в одном венском банке. Он жалуется на головную боль, и пациент просит у своей жены порошок, но при этом не говорит ей для кого, опасаясь отказа. К удивлению пациента, она дает ему впридачу кусок торта, правда, не такой большой, чтобы хватило на двоих.

Очевидно, что молодой австриец — это сам пациент. Во время своей болезни (головная боль) он лечился порошком, тогда как (здоровый) пациент получает, явно в качестве награды, кусок торта — желаемую им сублимацию. Но его не хватает для обоих; то есть достаточно только для (здорового) пациента.

Следующий сон возвращает к теме кастрации отца:

Пациент в приемной у врача с полным, круглым лицом (как у профессора X.). Он боитзся, что у него мало денег в кошельке, чтобы заплатить врачу. Но последний говорит, что его прием стоит очень дешево и что его устроит 100 000 крон. Когда пациент уходит, врач пытается убедить его взять какую-то старую музыку, но пациент от нее отказывается, сказав, что она ему не нужна. Но в дверях врач навязывает ему несколько цветных открыток, от которых он не решается отказаться. Неожиданно появляется аналитик пациента (женщина), одетая как паж в синий бархатный брючный костюм и шляпу-треуголку. Вопреки своему наряду, скорее мальчика, чем мужчины, она выглядит совершенно как женщина. Пациент обнимает ее и садит к себе на колени.

Страх пациента по поводу того, что он неспособен оплатить счет врача, одновременно является и фактом, и сатирическим преломлением факта. Он действительно не мог уплатить Фрейду за свой последний анализ; с другой стороны, в прошлом он как богатый пациент заплатил достаточно, чтобы чувствовать что-то вполне законное в том, что теперь он принимает лечение бесплатно. В начале анализа 100 000 крон ничего не значили для него. Но в начале 1927 года, когда приснился этот сон, 100 000 (золотых) крон составляли целое состояние для обедневшего русского. Он все еще мыслил в кронах, видимо, потому, что суммы в них звучали более внушительно, хотя Австрия уже перешла на шиллинги. Он не знал, значили ли 100 000 крон из сна 100 000 золотых крон или же сто шиллингов. Таким образом, либо он был настолько богат, что 100 000 золотых крон ничего для него не стоили, либо прием этого врача стоил до смешного мало — всего сто шиллингов — что следует из его слов. В любом случае, пациент способен уплатить свой долг, хотя, возможно, за счет обесценивания обеих валют и значимости врача.

Круглое, полное лицо врача противопоставляет его Фрейду, который показался пациенту таким худым и больным. Эта деталь, видимо, представляет собой попытку отрицать болезнь отца, хотя весь остальной сон подчеркивает факт его кастрации и утраты им своего достоинства. Он в действительности оказывается нищим музыкантом (см. сон, описанный на с. 259), но вместо желания продать музыку он хочет отдать ее пациенту. Это действительно слишком обесценивает ее; пациент отказывается от нее и принимает в качестве подарка лишь цветные (т.е. дешевые) открытки. Определенно все эти подарки символизируют подарки Фрейда, потерявшие теперь ценность для пациента. Смысл ясен: никаких подарков теперь недостаточно, чтобы компенсировать пациенту пассивность, которую он осознал. Таким образом, наконец, подарки, которые во время его четвертого дня рождения на Рождество спровоцировали сон с волками и, таким образом, инфантильный невроз в целом, и сыграли решающую роль во всей его дальнейшей жизни и аналитическом лечении, утратили отныне свое либидозное значение.

Доктор в этом сне — совершенно безвредный человек; то есть он кастрирован или все равно, что мертвый.

В этом сновидении исторически точно выступает природа гетеросексуальности. Необходимо напомнить, что в раннем возрасте пациента пыталась совратить его старшая рано развившаяся и агрессивно настроенная сестра. Это совращение пробудило заложенную в нем пассивность, направив ее на женщин. Таким образом, мой юношеский костюм имеет несколько значений: во-первых, историческое, связанное с агрессией со стороны сестры; во-вторых, он символизирует мою роль как аналитика, то есть заместителя отца; и в-третьих, попытку со стороны пациента отрицать кастрацию женщины и приписать ей наличие фаллоса. В сновидении я похожа на тех пажей на сцене, роли которых обычно исполняют женщины. Таким образом, я и не мужчина, и не женщина, а существо среднего пола. Однако, приписывание женщине фаллоса было победой для пациента, который непосредственно обнаруживает ее женственность и приступает к ухаживаниям за ней. Тем самым обнаруживается дополнительный смысл ее мужского начала: пациент даровал ей фаллос для того, чтобы отобрать его у нее, другими словами, чтобы кастрировать ее в своей отцовской идентификации так, как он в прошлом желал быть кастрированным тем же отцом.

Необходимо отметить, что это был первый сон, в котором ясно присутствует и гетеросексуальность пациента, и позитивный эротический перенос. Элемент идентификации с женщиной, без сомнения, тоже присутствует, но основная роль пациента все же мужская. По-видимому, только теперь его отцовская идентификация стала достаточно сильной для того, чтобы позволить ему проявить нормальный, гетеросексуальный перенос на меня.

В последнем сновидении из этого анализа пациент гуляет по улице со вторым дерматологом, который с большой заинтересованностью рассуждает о венерических заболеваниях. Пациент упоминает имя врача, который лечил его гонорею очень сильными медикаментами. Услышав его имя, дерматолог говорит: нет, нет, не он — другой.

Здесь установилась заключительная связь между нынешней болезнью и гонореей, породившей первое его расстройство. Необходимо вспомнить, что у его матери была какая-то болезнь в области таза с кровотечениями и болями, и что пациент, будучи ребенком, считал отца, скорее всего не без основания, виновником этого. Когда, в дальнейшем, в этом сновидении пациент упоминает врача, который так радикально лечил его, он подразумевает профессора X., чей радикальный электролиз якобы нанес почти такой же вред, как и то более раннее радикальное лечение. Когда дерматолог говорит, что это не тот человек, а другой, он мог иметь в виду только отца (или Фрейда), неназываемого человека, который ответственен и за все врачевания, и за все болезни. Очевидно, что под болезнью здесь подразумевается кастрация.

Только после этого сновидения пациент действительно полностью отбросил свою манию. Теперь он был способен осознать, что симптом с его носом был не реальностью, а игрой воображения, основанной на его бессознательном желании и защите от него, которые в совокупности оказались сильнее, чем его здравый смысл.

Окончательное выздоровление произошло неожиданно и в совершенно обычной форме. Он сразу обнаружил, что может читать романы и получать от них удовольствие. Он установил, что до сих пор два фактора удерживали его от того, что когда-то было главным источником наслаждения: с одной стороны, он отказывался идентифицировать себя с героем книги, поскольку этот герой, созданный автором, был полностью во власти своего создателя; с другой стороны, его чувство подавленого творческого начала делало для него невозможным идентификацию с автором. Таким образом, он чувствовал себя сидящим на двух стульях — точно так же, как в своем психозе.

С этого момента он был здоров. Он мог рисовать, планировать работу и учебу в избранной им области и вновь обрел пытливый интерес к жизни в целом, к искусству и литературе, интерес, которым он обладал по природе.

Его характер опять изменился, на этот раз возвратившись к нормальному и в некотором смысле такому же замечательному, как тот, у которого пропали его мании. Он снова стал тем человеком, которого знали по рассказу Фрейда,- проницательным, щепетильным и привлекательным, личностью с разнообразными интересами и достоинствами, с аналитическим складом ума и склонностью к аккуратности и точности, которая доставляла ему несомненное наслаждение.

Теперь ему было трудно понять свое собственное поведение. Утаивание драгоценностей, нерегулярный прием ежегодного пособия, мелкие обманы — все это было для него загадкой. Разгадка же заключалась в его замечании о своей жене: «Все женщины таковы: они недоверчивы, подозрительны и боятся что-то потерять».

5. Диагноз

Диагноз «паранойя» требует, на мой взгляд, более подробного обоснования, чем это вытекает из самого описания случая. Картина типична для тех случаев, которые известны как ипохондрический тип паранойи. Действительная ипохондрия — это отнюдь не невроз; она в большей степени относится к психозам. Термин «ипохондрия» в этом смысле не используется для описания тех случаев, когда главным симптомом является общая озабоченность по поводу здоровья в целом, он также не совпадает и с неврастенией. Он отражает картину, для которой характерна исключительная озабоченность одним органом (или иногда несколькими органами), в форме убежденности, что этот орган поврежден или болен. Основные симптомы, так сильно распространенные на ранней стадии шизбфрении, являются примером этого типа ипохондрии. Изредка легкое недомогание представляет собой видимое основание для идеи болезни, которая, однако, обычно не имеет в действительности какого-либо основания. Таким образом, она возникает в виде галлюцинаций. (В неипохондрических формах паранойи основным симптомом может стать любое представление. Действительно, паранойя является типичным моносимптоматическим, маниакальным заболеванием, классифицируемым в соответствии с природой мании — преследования, ревности или ипохондрии. В своих ранних формах она часто проявляется в виде так называемой tiberwertige Idee (навязчивой идеи — нем.); причем эта «идея» может быть какой угодно природы.)

Блейлер утверждает, что несмотря на то, что ипохондрические формы паранойи описаны в книгах, он никогда не встречал их, своей практике. Необходимо заметить, что, несмотря на го, что настоящий случай без сомнения относится к этой категории, тем не менее ипохондрическая идея лишь скрывает за собой идею типа мании преследования. Таким образом, хотя эта форма является ипохондрической, все содержание психоза относится к преследованию. Пациент утверждал, что его нос был намеренно обезображен человеком, который имел на него зуб. Возможность ненамеренного причинения вреда была ловко предусмотрена этим поднаторевшим в анализе пациентом, который заметил: «Кто может сказать, где заканчивается бессознательное действие и начинается сознательное?» И он добавил, что, без сомнения, ведущий специалист в своей области не мог лечить так же плохо, как какой-то терапевт. После этого он продолжал винить себя за то, что профессор X. на него разгневался: именно он своими частыми визитами и настойчивыми вопросами истощил терпение X. Если посмотреть на скрытое, а не проявленное содержание этой идеи, можно увидеть в ней (1) воссоздание пациентом ситуации преследования, и (2) его осознание личной ответственности за нее. Мы знаем, что в действительности в мании преследования проявляется враждебность пациента к самому себе, спроецированная на свой объект. Действительно, у Человека-Волка был особый талант создавать ситуации, которые вполне оправдывали его недоверие. В возрасте двенадцати лет он принял такое количество лекарств, прописанных при его катаре носоглотки, что у него изменился цвет лица; но винил он во всем, конечно же, врача, который прописал ему «слишком сильную» мазь. В ходе лечения гонореи он был неудовлетворен тем, как его лечил его собственный врач, и отправился к другому, который назначил ему «слишком сильное» промывание. Мнение одного дантиста всегда проверялось мнением другого, пока неминуемо не оказывалось, что кто-то совершил какую-то ошибку. Действительно, когда пациент наконец решился удалить зуб, то случайно был удален здоровый, так что потом пришлось удалять второй зуб. Профессор Фрейд рассказал мне, что поведение пациента по отношению к дантистам было копией его прежнего поведения по отношению к портным, которых он уговаривал, подкупал и умолял особенно постараться ш\я него, но работой которых никогда не бывал удовлетворен. В таких случаях он со временем отказывался от услуг портного, которым был недоволен. Я бы также отметила, что не только портной (Schneider) является обычной фигурой кастратора, но и то, что в дополнение к этому ранняя история пациента предрасположила его к такому выбору. Необходимо вспомнить, что детское сновидение с волками возникло на почве истории, рассказанной Дедом, о портном, который отрезал у волка хвост.

Утверждение пациента/что ни один врач или дантист, видимо, никогда правильно не лечил его, на первый взгляд может показаться справедливым. Но, разбираясь в обстоятельствах, постоянно сопровождавших лечение пациента, приходишь к выводу, что вина лежит на самом пациенте. Недоверие было его основной установкой по отношению к лечению. Нормальный человек, когда врач его больше не удовлетворяет, прекращает лечиться у него; он определенно не позволит, чтобы его оперировал кто-то, кого он считает своим врагом. Пассивная природа нашего пациента делает трудным любой разрыв с тем, кто замещает его отца: он сначала пытается умиротворить предполагаемого врага. Такое поведение заставляет вспомнить предшествующий анализ, когда его мимика при обращении к аналитику как бы говорила: «Будь приветлив со мной». Та же самая мимика, с тем же содержанием, проявилась и в курсе анализа со мной.

Профессор X. был, конечно, главным преследователем; пациент сразу отметил, что X. явно замещал для него Фрейда. В отношении самого Фрейда мания преследования была менее очевидна. Пациент обвинял Фрейда в утрате своего состояния в России, но смеялся над мыслью, что совет Фрейда мог быть злонамеренным. Ему нужно было найти незначительного, но столь же символичного преследователя, которому он мог бы осознанно и чистосердечно приписать самые порочные мотивы. Существовало, вдобавок, много менее значимых людей, которые, как считал пациент, то что-то навязывали ему, то неправильно его лечили, а то обманывали. Стоит заметить, что как раз в тех случаях, когда его действительно обманывали, он совершенно этого не подозревал.

Основные пункты диагноза вкратце таковы:

1. Ипохондрическая мания.
2. Мания преследования.
3. Регрессия к нарциссизму, которая проявилась в мании величия.
4. Отсутствие галлюцинаций при наличии маний.
5. Слабый трансфер.
6. Отсутствие душевного расстройства.
7. Изменение характера.
8. Моносимптоматический характер психоза. Пациент был совершенно здоров, когда речь не шла о его носе. При упоми наниях об этой части тела его поведение превращалось в поведение классического лунатика.
9. Экстаз, пережитый пациентом, когда X. удалил железу на его носу на самом деле, носил по существу не невротический характер (разумеется, и не психотический). Невротик может желать и бояться кастрации,’ но не приветствовать ее.

Ипохондрическая мания скрывала за собой манию преследования, обусловив подходящую форму для содержания всего заболевания. Механизм конденсации, задействованный здесь, напоминает подобный механизм в сновидениях.

6. Механизмы

Несколько слов относительно механизмов и символики этого психоза. Нос, безусловно, символизирует гениталии; действительно, пациент всегда считал и свой нос, и свой пенис слишком маленькими. Повреждение нанесено его носу сначала им самим, а потом профессором X. Невозможность для пациента удовлетвориться самокастрацией обнажает мотив, скрывающийся за обычным мазохистским комплексом вины, который, как правило, удовлетворяется действием самим по себе, независимо от исполнителя. Скрытым мотивом, безусловно, является либидозное желание кастрации рукой отца как выражения отцовской любви на анально-садистском языке. Вдобавок к этому присутствует желание быть превращенным в женщину, чтобы получить сексуальное удовлетворение от отца. В этой связи обращаю внимание на галлюцинаторные переживания пациента в раннем детстве, когда он представил, что отрезал себе палец.

На протяжении всего психоза пациента окутывал «покров» прежней болезни. Ничто не проникало сквозь него. Несколько неясное замечание относительно того, что иногда аналитический сеанс со мной воспринимался как эквивалент этого состояния под покровом, подтверждает ее прежнюю интерпретацию как фантазии пребывания в материнском лоне. В этой связи интересна мысль пациента о том, что он занимал в некотором роде промежуточное положение между профессором Фрейдом и мной; следует вспомнить (с. 258) его многочисленные фантазии о беседах, которые, как ему представлялось, Фрейд и я должны были вести по его поводу. Сам он отмечал, что является нашим «ребенком»; в одном из своих сновидений он лежит около меня, а с другой стороны от него сидит Фрейд. (Здесь лишний раз обнаруживается важность coitus a tergo (сношения втроем).) На языке фантазии о пребывании в материнском лоне он действительно принимает участие в родительском сношении.

Интересно отметить разницу между нынешней психотической идентификацией с матерью и истерической идентификацией с ней в прошлом. Раньше могло показаться, что женская роль пациента находится в противоречии с его личностью; было очевидно, что он играет роль. Временами он вел себя как мужчина,-например, общаясь с женщинами,- однако в другое время, в отношениях с аналитиками и другими заместителями отца, он явно вел себя по-женски. Теперь диссоциация отсутствовала: женская роль завладела его личностью, и 6н все время находился в ней. Он был скверным, мелочным, но он не был диссоциированной личностью. Мнение доктора Вульфа (некогда практиковавшего в Москве, а ныне в Берлине), которому я описывала этот случай и который знал и посещал пациента и его родителей, наилучшим образом иллюстрирует это различие. Он сказал: «Он больше не играет свою мать, он стал ею, вплоть до мелочей».

Признаки материнской идентификации были поразительны. Пациент начал думать о своем носе после приезда матери, у которой была бородавка на носу. Судьба подыграла ему, когда у его жены появился такой же недостаток и на том же месте. У его сестры были проблемы с кожей, и она, как и пациент, была озабочена своей внешностью. Беспокойство о цвете лица само по себе является женской чертой. Обычная жалоба пациента целиком восходит к его матери: «Я больше не могу так жить». Истерическая озабоченность его матери по поводу своего здоровья сказывалась на пациенте на протяжении его детских лет и в дальнейшем: так, например, она отразилась в его нынешнем страхе простудиться. Более того, даже нечестность в денежных делах была частью идентификации с матерью, которую он так часто и так несправедливо обвинял в нечестном разделе наследства.

Видимо, высшей точкой идентификации пациента с матерью был экстаз при виде собственной крови, текущей из-под руки Х-Мы вспоминаем его детский страх перед дизентерией и кровью в своем кале, последовавший за жалобой матери доктору на «кровотечение» (предположительно вагинальное). Ребенок считал, что причиной заболевания таза у матери является коитус с отцом. Таким образом, именно пассивные коитальные фантазии породили экстаз, когда профессор X. взял свой инструмент и удалил небольшую железу. Очевидно, здесь также присутствует мотив родов, разрешения от бремени.

Самой женской чертой пациента была привычка доставать карманное зеркальце, чтобы посмотреть на себя и припудрить свой нос. Вначале он одолжил зеркальце у жены; позже он купил себе такое же, дополнив его пудрой для лица; он вел себя совершенно так же, как современные ему женщины с компактными сумочками с зеркальцем и пудрой.

Если симптомы, связанные с носом, объяснялись идентификацией с матерью, то беспокойство по поводу зубов — идентификацией с отцом, но с кастрированным отцом. Операция, перенесенная Фрейдом, была по сути зубной, и делал ее зубной хирург Таким образом, и Фрейд, и собственный отец пациента, ввиду своей продолжительной болезни и последующей немощи, были в каком-то смысле кастрированы. Вспомним также, что у слуги, которого маленький мальчик так сильно любил, по-видимому, был отрезан язык.

Хотя нынешнее изменение характера у пациента было более глубоким, чем в детстве, здесь имеется несомненное сходство. В три с половиной года, в результате совращения сестрой и последующей актуализации пассивности, он стал болезненно чувствительным и агрессивным, мучил людей и животных. За его раздражением скрывалось мазохистское желание наказания со стороны своего отца; но внешняя форма его характера была в то время садистской. Наличествовал элемент отцовской идентификации. В нынешней перемене характера присутствовала та же регрессия на анально-садистский или мазохистский уровень, но с пассивной ролью пациента. Он становился объектом мучений и оскорблений со стороны других, тогда как в первом случае он сам был мучителем. Теперь он переживал свою любимую фантазию о Петре Первом и его сыне, убитом отцом; и профессор X. очень кстати во время самого первого визита больного беседовал с ним о другом царе и его сыне! В галлюцинации, в которой X. покалечил ему нос, проявилась фантазия о том, что его бьют по пенису. Здесь нет никаких элементов отцовской роли. Точно так же, как детское раздражение было попыткой спровоцировать наказание (другими словами, совращение) со стороны отца, так и нынешние настойчивые визиты к X. и постоянные требования лечения, явно означавшего кастрацию, играли ту же роль.

То, что Фрейд назвал маятникообразным колебанием пациента от садистского поведения к мазохистскому, присутствовало, отраженное в двойственности его характера, во всех его отношениях. Таким образом, обе крайности были результатом его бисексуальности.

Либидозное значение подарков красной нитью проходит через всю историю этого пациента. Сон с волками, имевший место накануне четвертого Рождества (и дня рождения) в жизни пациента, содержал в качестве ядра идею ожидания сексуального удовлетворения со стороны отца как главного рождественского подарка. Страстное желание получить подарок от отца было первичным выражением сыновней пассивности. Мысль о смерти Фрейда была связана с (безосновательным) предвкушением наследства от него. Это наследство, в особенности пока Фрейд был жив, имело значение подарка и возбуждало совершенно такие же чувства, что и Рождество в детские годы пациента. Подобную роль играли и ежегодные денежные суммы, получаемые от Фрейда: бессознательная пассивность, оставшаяся неразрешенной после первого анализа, находила в этих дарах источник удовлетворения. Будь пациент излечен от своего женского отношения к отцу, получение этих сумм было бы лишено такого эмоционального значения.

Несколько слов по поводу отношения пациента к утрате своего состояния. Может показаться странным, насколько легко он смог приспособиться к послевоенным условиям, которые совершенно изменили его жизненный уклад. Но этот элемент безразличия связан скорее с национальным характером, чем с болезнью. Те, кто общался с русскими изгнанниками, поражались быстроте их приспособления. Никто из видевших их новую жизнь не мог догадаться, насколько она отличается от прежней.

7. Проблемы

Этот случай, открывающий необычную возможность для наблюдения в силу того, что у нас есть истории двух болезней одного и того же человека, в обоих случаях излеченных анализом с видимым успехом, ставит определенные проблемы. Успешное лечение подразумевает, что весь бессознательный материал стал» осознаваемым, а движущие силы болезни прояснились.

Второй анализ подтверждает первый во всех деталях, и, более того, обнаруживает не одну крупицу нового материала. Все, чем нам пришлось заниматься, связано с остатком переноса на Фрейда. Естественно, под остатком здесь подразумевается то, что пациент не вполне освободился от своей фиксации на отце; но, по-видимому, причиной остаточной фиксации является не наличие бессознательного материала, а недостаточная проработка самого переноса. Я говорю это перед лицом того факта, что пациент потратил четыре с половиной года на анализ с Фрейдом и оставался после этого здоровым около двенадцати лет. Одно дело, когда аналитик считает лечение завершенным, и совсем другое, когда так думает пациент. Как аналитики мы можем полностью владеть фактами истории болезни, но мы не можем знать, сколь длительная проработка (durcharbeiten) необходима пациенту для излечения.

Мое предположение о том, что пациент не завершил свое реагирование на отца в курсе первого анализа, подтверждается таким фактом. Это был первый случай, во время которого анализ был ограничен во времени аналитиком. Фрейд прибегнул к этому после долгих месяцев застоя и был вознагражден решающим для этого случая материалом. До ограничения во времени пациент был плохо настроен на анализ, выполнялась лишь небольшая актуальная работа. Теперь материал хлынул из бессознательного, и сон с волками во всем его значении прояснился.

Кто помнит, с какой готовностью пациенты обвнно держатся за самый последний остаток материала и как охотно поддаются всему, чему угодно, вместо этого, тот понимает доводы в пользу эффективности ограничения времени на анализ. Может быть, это давление иногда действительно выявляет все, что имеется в наличии; но я могу представить, что неприступность, делающая необходимым ограничение времени, будет гораздо чаще использовать это ограничение в своих собственных целях. Таким, видимо, и был случай с Человеком-Волком. Было бы бесполезно продолжать анализ, не испытав одного из имеющихся сильных средств давления,- ограничение во времени; наш пациент чувствовал себя слишком комфортно в ситуации анализа. Не было иного пути, чтобы вызвать его сопротивление, кроме как устранить саму эту ситуацию. Это привело к тому, что пациент стал давать материал, достаточный для лечения, но это также позволило ему сохранить именно то ядро, которое позднее привело к психозу. Другими словами, его фиксация на отце была слишком сильной: с одной стороны, это могло бы воспрепятствовать какому бы то ни было анализу, а с другой стороны, это делало пациента неприступным в его последней цитадели.

Почему у пациента развилась паранойя, а не возвратился его первоначальный невроз, сказать трудно. Возможно, первый анализ лишил его обычных невротических средств разрешения. Можно задаться вопросом, не был ли пациент все время латентно параноидальным. Некоторое основание для такого мнения можно найти в тенденции к ипохондрии, проявлявшейся у него на протяжении всего детства, в его застенчивости и склонности к уединению в юности, а также в его озабоченности своим носом в то время. Но остается фактом, что у него ни разу не развилась мания или какая бы то ни было утрата чувства реальности. Но, очевидно, главный довод против этой теории — его поведение во время анализа с Фрейдом. Определенно, перенос проливает свет на все те механизмы, которые способен предъявить пациент, в особенности на механизмы параноидальной природы; и, хотя одна часть детского обсессивного (навязчивого) невроза напомнила Фрейду о Шребере, тем не менее в ходе фрейдовского анализа ни разу не возникло ни малейших проявлений какого-либо параноидального механизма.

Я уверена, что параноидальная форма заболевания пациента может быть объяснена глубиной и соответствующей степенью выраженности его фиксации на отце. Ибо большая часть этой фиксации была представлена многочисленными и многообразными невротическими заболеваниями в детстве и в последующей жизни. Эти проявления его женственности оказались излечимыми. Мы знаем, что пассивность мужчины имеет три пути выражения: мазохизм, пассивная гомосексуальность и паранойя; они соответствуют невротическим, перверсивным и психотическим проявлениям одного и того же отношения. И у нашего пациента та часть его пассивности, которая была выражена его неврозом, оказалась излечимой; самая же глубокая часть, оставшаяся неприкосновенной, перешла в паранойю.

Нарушение равновесия, достигнутого в ходе первого анализа, произошло из-за болезни Фрейда. Нетрудно понять, что этого не могло не случиться. Угроза смерти любимого человека мобилизует всю нашу любовь. Но любовь этого пациента к своему отцу — заместителем которого был Фрейд — составляет самую большую угрозу его мужественности: удовлетворение ее включает в себя кастрацию. На эту опасность нарциссизм пациента реагирует со страшной силой; любовь частично подавляется, частично превращается в ненависть. Эта ненависть, в свою очередь, порождает желание смерти отца. Таким образом, болезнь Фрейда, усилив пассивную любовь пациента, опасную для него, и, как следствие, увеличив соблазн подвергнуться кастрации, привела враждебность к точке, где понадобились какие-то новые механизмы для ее выхода, и этот механизм был найден в проекции. Пациент одновременно избавлялся от части своего антагонизма посредством приписывания его другому и способствовал возникновению ситуации, в которой его враждебность находила оправдание.

Я уверена, что именно благодаря инсайту, достигнутому во время первого анализа, пациент в конце концов был доступен анализу. Тем не менее, мне кажется невероятным, чтобы второй анализ был бы возможен с аналитиком-мужчиной. Одно дело играть роль преследователя в отношении параноика-женщины — уже кастрированной! — и совершенно другое — в отношении параноика-мужчины, для которого кастрация — это только возможность. Необходимо напомнить, что психоз на самом деле предполагает веру в то, что является предметом страха: психотический пациент боится того, что ему действительно отрежут пенис, а не какого-то символического акта со стороны аналитика. Фантазия стала действительностью. Так что ситуация является слишком опасной с точки зрения пациента. Это, видимо, одна из ситуаций, в которых пол аналитика имеет значение.

Для того чтобы избежать гомосексуального переноса, приходится приносить в жертву интенсивность самого переноса, который иногда является условием успешного лечения. Тем самым подвергается риску общий эффект лечения. В обсуждаемом случае в этом вопросе оказался возможным идеальный компромисс за счет косвенного контакта с Фрейдом благодаря первому анализу. Для этого пациента анализ был связан прежде всего с Фрейдом. При этом как будто было вполне достаточно отцовского влияния, чтобы быть эффективным, без добавки, которая, вероятно, могла бы оказаться фатальной для лечения. Достаточно посмотреть на всю историю последнего анализа, чтобы убедиться, что моя роль в нем была незначительной; я всего лишь играла роль посредника между пациентом и Фрейдом.

Два момента я считаю нужным выделить особенно. Первое — это механизм излечения. Я не могу объяснить последний поворотный пункт, отмеченный сном с иконами (с. 264). Я могу приписать изменение только тому факту, что пациент наконец окончательно пережил свои реакции на отца и тем самым был способен отбросить их. Способы аналитической терапии двояки: первый — это делать осознаваемыми до сих пор неосознаваемые реакции; второй — проработка (durcharbeiten) этих реакций.

Второй момент касается изначальной бисексуальности этого пациента, видимо, по причине его болезни. У его мужественности всегда был нормальный выход; с другой стороны, его женственность по необходимости подвергалась подавлению. Но эта женственность, видимо, была конституционально настолько сильна, что нормальный Эдипов комплекс оказался в своем развитии принесенным в жертч»— мтативному Эдипову комплексу. Развитие сильного позитивного Эдипова комплекса было бы свидетельством гораздо большего здоровья, чем обладал пациент. Излишне говорить, что преувеличенный позитивный Эдипов комплекс часто скрывает свою противоположность. С другой стороны, даже эта реакция предполагает большее биологическое здоровье, чем у нашего пациента.

Будет ли пациент, который здоров уже полтора года, оставаться таковым, невозможно утверждать наверняка. Я склонна полагать, что его здоровье в большой мере зависит от той степени сублимации, на которую он окажется способен[5] .

[КОНЕЦ СТАТЬИ] 

 

СНОСКИ:

[1] The International Journal of Psycho-Analysis, IX (1928), Vol. 1.

[2] Vol. 1, ed. Robert Fliess (New York: International Universities Press, 1948

[3] Австрийская система Krankenkassen (больничных кагс) представляет собой обязательное страхование здоровья.

[4] В 1926 году Фрейд написал Человеку-Волку письмо, в котором задал несколько вопросов по поводу сновидения с волками. Человек-Волк ответил ему 6 июня 1926 года, констатируя: «Я совершенно уверен, что мне приснился сон с волками именно так, как я рассказывал вам в свое время». Он продолжал размышлять, стоило ли ему пойти на оперу «Пиковая дама», в которой содержались некоторые элементы, которые могли бы показаться связанными с этим сновидением, и он чувствовал, что это маловероятно, хотя «Пиковая дама» была первой оперой, на которую ходили он и его сестра. В конце своего письма Человек-Волк писал: «Вне всякой связи с этим сновидением мне пришли в голову два детских воспоминания самого раннего периода. Одно касается разговора с кучером об операции, сделанной жеребцу, а второе — рассказа матери о родствен нике, который родился с шестью пальцами на ноге, один из которых отрезали сразу же после рождения. В обоих воспоминаниях речь идет о кастрации… Я был бы очень рад, если бы эта информация помогла вам» 11 июня 1957 года Человек-Волк написал очень интересное письмо со ссылкой на то письмо к Фрейду, которое он накануне перечитал: «Я совершенно забыл об этом письме.. Теперь я полагаю, что все же слушал „Пиковую даму» после того сновидения». Он объясняет, что перед тем, как его семья покинула «первое сословие», когда ему было пять лет или еще меньше, он был в городе, куда опера приехала только однажды летом на короткое время «В то время мне было, может быть, три или четыре года, и мне кажется, вряд ли кто-то взял бы такого ребенка в оперу. На самом деле, не думаю, чтобы опера была открыта летом в то время». Продолжая, пациент высказывает проницательное наблюдение: «Интересно, что мое письмо к профессору Фрейду датировано 6 июня 1926 года. В июне 1926 года симптомы, связанные с моим носом, проявились с предварительным диагнозом „паранойя», от которой меня лечила доктор Мак Это было, по-видимому, вскоре после составления мной письма к профессору Фрейду; поскольку 1 июля 1926 года моя жена и я отправились в отпуск, и я был уже в неописуемо безнадежном состоянии. Если бы я подождал несколько дней с ответом профессору Фрейду, я был бы в таком умственном состоянии, что скорее всего не смог бы рассказать ему ничего полезного Или же вспышка моей „паранойи» была каким-то образом связана с вопросом профессора Фрейда?.. В моем письме к Фрейду меня поразило то, что я говорил о кастрации. Неудивительно, если это письмо было написано „на грани паранойи»» (М.Г.)

[5] Читателей, которых интересует вопрос о том, проявился ли в этом анализе новый детский материал, об источниках новых симптомов, отсылаем к полемике между Й.Тарником и Рут Мак Брюнсвик в журнале Internationale Zeitschrift fur Psychoanalyse:

J. Harnik, Kritisches iiber Mack Brunswicks «Nachtrag zu Freuds „Geschichte einer infantilen Neurose»», XVI (1930), 123-127;
Ruth Mack Brunswick, Entgegnung auf Harniks Kritische Bemerkungen, XVI (1930), 128-129;
J.Harnik, Erwiderung auf Mack Brunswicks Entgegnung, XVII (1931), 400-402;
Ruth Mack Brunswick. Schlusswort, XVII (1931). 402 (М.Г.)