Лейшнер Вольфганг — Введение к книге З. Фрейда «К пониманию афазий»

В последние годы многие авторы, в пику интерпретациям Бернфельда и Хольта, ставили вопрос о том, не обнаружатся ли случайно в исследовании афазий кое-какие прото-психоаналитические концепции, которые Фрейд потом взял с собой в психоанализ. Работа об афазии позволяет, таким образом, взглянуть на историю развития психоаналитических теоретических составляющих и понятий в определенной степени с учетом перспективы их эмбрионального генеза, и отсюда же проследить за их дальнейшим развитием. Кроме этого чисто исторического значения эта работа заслуживает внимания еще и потому, что она помогает прояснить некоторые неопределенности психоаналитических предпосылок в более поздних работах Фрейда.

Источник:	Einleitung — Dr. Wolfgang Leuschner / Frеud S. Zur Аuffassung der Aphasien: Eine kritische Studie. Frаnkfurt am Main: Fischеr, 1992.
Оригинальное название:	Einleitung
Перевод с немецкого:	ИШМг.2004
Последняя редакция текста:	freudproject.ru
Сверка с источником произведена

 

На первый взгляд кажется само собой разумеющимся, что настоящая, сейчас уже столетней давности монография К пониманию афазий, классифицируется как работа неврологической направленности. Эрнст Джонс в своей большой биографии Фрейда также без сомнений  помещает рассказ о ней под заглавием >Невролог<, сетуя при этом, что в свое время в профессиональных кругах неврологов и афазиологов, она привлекла к себе не столь уж много внимания.

Имея в виду тот факт, что во временном отрезке между опубликованием первой работы Вернике об афазии в 1874 году и до года 1907-го было издано в общей сложности согласно Гольдштайну[1] 2300 (!) научных статей, жалоба на слишком небольшой резонанс книги Фрейда звучит все же несколько необоснованно: Предположения, сформулированные в этом исследовании, в результате многократно обсуждались в одном ряду с работами Мейнерта, Вернике, Лихтхайма, Кусмауля и другими. Размышления Фрейда на эту тему послужили отправной точкой и краеугольным камнем многих достойных внимания теорий афазии. Гольдштайн, один из самых уважаемых афазиологов двадцатого столетья, писал в 1910 году: «Дальнейшее развитие схемы Вернике-Лихтхайма началось с критики ее основных положений, где особенное значение имела  работа Фрейда».[2] Шторх, ученик Вернике, развил в свое время на основе идей Фрейда вызвавшую много споров модель «Стерео-психики».[3]И, наконец, введенное в этой работе понятие «агнозии» стало одним из базовых медицинских понятий, неотъемлемой частью неврологии.

[1] К. Гольдштайн, >Об афазии.< Приложение к Медицинской клинике, тетрадь 1 (1910), стр. 1-32.

[2] Там же, стр. 10.

[3] Е.Шторх, >Афазический симптомокомплекс<, ежемесячный журнал для психиатрии и неврологии, т. XIII (1903), тетрадь 5, стр. 321-341.

Джонс, желавший, чтобы работа Фрейда произвела бы тогда больше фурора в неврологическом сообществе, имел на то вполне понятную причину: Тогда бы столь блестящие умозаключения оказались  великолепным доказательством  способностей Фрейда в неврологии и, тем самым, вообще в естественных науках, и это можно было бы противопоставить манифестируемому пренебрежению натуралистов  психоанализом.

Такая оценка исследования афазии явно недостаточна. Она, однако, позволила произвести разделение работ Фрейда на так называемые ранние, преданалитические с одной стороны, и более поздние, собственно аналитические работы с другой, как и противопоставить связанное с этим обозначение самого Фрейда как «преданалитического» невролога называнию  его психоаналитиком. Такое разделение также мало соответствует всеобъемлющему значению его научных представлений, как и методам, которые он практиковал в разные периоды своей жизни.

Настолько же неверной является и другая интерпретация, собственно та, что Фрейд якобы так и остался «скрытым» неврологом. Так полагал, к примеру, Зигфрид Бернфельд, который утверждал, что Фрейд, покинув в 1882 году физиологическую лабораторию Брюкке, «в течение следующих десяти лет не поменял ни предмет исследования, ни метод». «Определенным образом он так никогда и не отказался ни от одного, ни от другого».[4]

[4] С.Бернфельд, >Ранние теории Фрейда и Гельмгольцкая школа<, Психика, т. 35 (1981), стр. 435-455; цитата стр. 449. (Английский оригинал 1944).

На этом основании часто утверждают, что в данной работе физиологии не случайно предоставлено преимущественное право, выносить заключения об истинности и научности психоаналитических высказываний и методов. Эта мысль тем более кажется соответствующей действительности, что здесь в первый раз появляются понятия, которые будут играть ключевую роль в позднейшей психоаналитической теории. Я говорю об ассоциации, репрезентации, перенесении, символе, замещении и, прежде всего, о комплексе словесно-предметного представления. Хольт сделал отсюда вывод, что в психоанализе содержатся устаревшие физиологические предположения.[5] Он потребовал, ревизовать его согласно современным физиологическим изысканиям. Эта идея о примате физиологии лежит в основе благонамеренных представлений тех исследователей мозга, которые все хотят, наконец-то, «доказать»  психоаналитические открытия. К примеру, Винсон, который пытался обосновать особые свойства бессознательного  и определяющую роль инфантильных впечатлений для последующего душевного развития с помощью экспериментально физиологических или соответственно нейрофизиологических познаний.[6]

[5] R.R.Holt, >Freud’s biological assumptions.< В: N.S. Greenfield und W.C.Lewis (Hrsg.), Psychoanalysis and current biological thought. Madison: University of Wisconsin Press 1965, S. 93-121.

[6] Ю. Винсон, На почве сновидений. Вайнхайм и Базель: Бельтц 1986.

В последние годы многие авторы, в пику интерпретациям Бернфельда и Хольта, ставили вопрос о том, не обнаружатся ли случайно в исследовании афазий кое-какие прото-психоаналитические концепции, которые Фрейд потом взял с собой в  психоанализ. Сольмс и Сейлинг[7]  выступили в защиту той точки зрения, что исследование афазий более не относится к неврологическим работам, потому что оно внесло- пусть даже еще и не ярко выражено- свою долю вклада в отношения психоанализ\ неврология, и посему может быть интерпретировано как «сигнал радикального прорыва». Кестл полагал, что используемые в этой работе понятия следует расценивать как «продукты переходного периода».[8] Еще дальше в своих утверждениях пошел Стефан, говоря, что значимые теории Фрейда, лишь имплицитно легшие в основу позднейших психоаналитических сочинений, здесь развиты эксплицитно.[9]

[7] Солмс М., Салинг М. — Психоанализ и нейронауки. Отношение Фрейда к локализационистской традиции (1985). M. Solms und M. Saling, >On Psychoanalysis and Neuroscience: Freud’s attitude to the localizationist tradition.< International Journal of Psycho-Analysis, Bd. 67 (1986), S. 397-416.

[8] О.У. Кестл, >Некоторые до сих пор неизвестные тексты Зигмунда Фрейда 1893-94-х годов и их значимость в его научном развитии< Психика, т. 41 (1987), стр. 508-528; цитата стр. 517.

[9] А. Стефан, >О смысле и значении в психоанализе Фрейда< Сообщения 13-го международного симпозиума в Витгенштейне: Пограничные вопросы между философией и естествознанием. Вена: Хольдер-Болер-Темпски 1989, стр. 236 до 240.

И все же развиваемые в представляемом исследовании афазий понятия и конструкции были не рудиментами, но предвестниками, которые здесь в той или иной мере освободились уже от своих физиологических определений, и могли быть затем развиты в основные положения психоаналитической теории. Эта идея мое абсолютное убеждение. Ее следует, и как наглядный ее пример комплекс словесно-предметного представления, обсудить подробнее.

Такое утверждение все же основано на «косвенных доказательствах», потому что сам Фрейд, на вопрос о том идет ли речь в случае исследования афазий о неврологической работе или о работе, являющейся уже подготовкой психоанализа, так никогда однозначно и не ответил. Но, он совершенно точно не воспринимал ее тогда как «сигнал радикального прорыва». Так как он около 1891 года писал одновременно неврологические и психологические работы, невозможно вывести решение этой задачи, полагаясь только лишь на дату возникновения.

И все-таки кажется не случайным то, что он именно в то время, когда начинал развивать свое лечение речью, обратился к вопросу о речевых нарушениях. Также совершенно необычным для него является то, что он взялся за эту тему, не предприняв предварительно попыток собрать, как в случае своих более ранних неврологических работ, собственный клинический, анатомический материал. В любом случае многое говорит за то, что Фрейд берется за эту тему, потому что его новая психология, когда он пытается твердо поставить ее на ноги, настоятельно требует достижения не неврологического «прогресса» в объяснении речевых нарушений. В момент написания работы это не было еще, по всей видимости, осознанным намерением, и вполне вероятно осуществилось тем «способом», «каким мы все у постели больного ставим диагнозы», по причинам, «которые, как известно, самый хороший диагност назвать не в состоянии, хотя внутренне он в этом диагнозе абсолютно убежден».[10]

[10] З.Фрейд, >Предисловие переводчика< к : Ж.М. Шарко, Поликлинические доклады. т.1, Лейпциг и Вена: Франц Дойтике 1892. Перепечатка в: З.Фрейд, Соб. Соч., дополнительный том, Франкфурт на Майне: Фишер 1987, стр. 153-157; цитата стр. 154.

Эта новая ориентировка становится необходимостью, когда Фрейд после своего пребывания в Париже 1885\86 перестает соглашаться с Шарко в том , что проблему истерии можно было бы решить путем физиологических изменений. В тот момент, когда он вывел заключение о том, что между истерическим и органическим параличами существует принципиальное различие, а именно в том, что «при истерии параличи и атрофии отдельных частей тела формируются, подчиняясь логике,  соответствующей мыслимому (а не анатомическому) представлению человека»[11], он был вынужден, теоретически порвать с Шарко.

[11] З.Фрейд, «Самопредставление» (1925)

Тем самым психология становится нозологической альтернативой анатомии и физиологии, то есть тех наук, которые он, плохо ли хорошо ли, должен был изгнать как непригодные из своего нового, вначале лишь смутной тенью появляющегося, учения об истерии.

Использованное для объяснения истерии выражение «представление» изначально принадлежало к классическому вокабуляру немецкой философии и определялось ею в плане содержания. Фрейд, однако, привлекает его, наделив подчеркнуто самостоятельным психологическим статусом.

Вскоре, тем не менее, стало вырисовываться, что он только тогда был способен хоть сколько-нибудь вразумительно объяснить истерические симптомы, когда помещал «представление» в бессознательное. Принятие «бессознательного представления» далось ему нелегко, потому что оно являло собой —  в соизмерении с обиходным значением – парадоксальную конструкцию. Он должен был, таким образом, подробнее заняться вопросом о том, что за патогенное «представление» это, собственно  говоря, было.

Очень кстати невропатологи в Вене, Бреслау и Берне предложили объяснения, которые не были больше сконструированы по простой схеме «анатомическое повреждение -клиническая картина», ранее применимой, а сейчас уже более непригодной для объяснения истерии. И, вероятно, они и пробудили у Фрейда надежду на аргументированную защиту. Я говорю об объяснении церебрально обусловленных речевых нарушений. При этом они были вынуждены, применить психологическую конструкцию «представления» и – если возможно – привести ее в какую-то связь с анатомическими структурами. Так же как работа Вернике, возвестившая начало классического учения об афазии, имела подзаголовок >Психологическое исследование<. При этом впервые в работе Вернике зашла речь о психологическом представлении нормальных речевых процессов.

В прогрессивных идеях Гризингера, уводивших еще дальше, афазии мозговых центров понимались уже не в общем плане, как складские помещения для таких душевных качеств как «великодушие, любовь к детям, половая роль» и т. д., как это ранее было принято в среде френологов. «[…] только элементарные психические функции могут отсылаться в определенные зоны коры большого головного мозга, например зрительное восприятие […]. Все, что выходит за рамки этих простых функций, связь различных представлений в понятие, мышление, сознание, осуществляется  волокнистыми массами, которые связывают между собой различные участки коры большого головного мозга, образуя, так называемую ассоциативную систему Мейнерта», писал Вернике.[12]

[12] К. Вернике, Афазический симптомокомплекс. Психологическое исследование на анатомической почве. Бреслау: Max Cohn & Weigert 1874, стр. 4.

Но, и этому определению Фрейд должен был противопоставить принятие постулата независимости и самовластия психологических процессов, потому что Мейнерт и другие, хоть и находили возможным пользоваться психологической аргументацией, их подходы оставались редукционистскими и их целью было, подчинить психологию анатомии и физиологии. В одной из подобных работ Вернике, к примеру, объяснял: «Нигде […] даже в самой простейшей, не подвергавшейся никакой серьезной критике гипотезе не выдвигалось предположения, согласно которому центральному окончанию нервного волокна присуждалась бы роль психического элемента».[13]

[13] Там же, стр.68.

Речевой процесс же он рассматривал вообще как какой-то специфический случай спонтанного движения. «Как те реакции, говорил он, возвращаясь к схеме рефлекторной дуги,  которые от обычного рефлекса отличаются только тем, что вместо прямого раздражения стимулируются воспоминанием более раннего восприятия и запускают, тем самым, механизм движения, который в свою очередь определяется имеющимся представлением, воспоминанием более раннего движения, а не только самим раздражением», писал Гольдштайн о предположениях Вернике.

Далее Вернике проводил различие между звуковыми образами и  двигательными представлениями, которые он мыслил себе как кортикально локализованные в двух разных зонах и которые он, вследствие общих процессов при усвоении языка полагал связанными друг с другом волокнистым путем.

Последующие теоретики афазии снова и снова модифицировали схему Вернике, но, при этом положение о локализации психологических элементарных частиц и его понятие представления оказались по существу не затронутыми. Нелегко представлять позицию Фрейда, не вдаваясь детально в подробности в высшей степени изощренных, хотя и очень сложных конструкций конкретных афазиологов. Я хочу лишь попробовать дать представление о его возражениях и выводах под углом определенной точки зрения, выпуская при этом из виду содержащуюся в первой части исследования имманентно-клиническую критику отдельных авторов и их моделей.

 

1. Критика анатомических предпосылок и теории локализации афазиологов

Интересно наблюдать, как Фрейд с самого начала с позиций неврологии интерпретирует различные идеи  локализации звуковых и двигательных образов как  основные представления и соответственно как элементарные психические конструкты.

При этом он ставит вопрос о том, «каким образом тело отображается в коре большого головного мозга», и отвечает, «что положение о проекции тела в коре мозга в собственном смысле слова, когда предполагается совершенное и топографически точное изображение, можно отклонить». Изображения в коре большого головного мозга (которые он обозначал как «репрезентации») осуществляются не способом один к одному —  корреляцией периферических и центральных нервных образцов. В то время как в спинном мозге еще выполняются условия для проекции телесных периферий без пропусков, в коре головного мозга они уже больше не обнаруживаются соответствующими точка к точке, «но предстают в менее детализированной разобщенности в виде отдельных волокон». Уже даже одно это дает повод для выделения афферентных нервных волокон, число которых на более высоких уровнях в сравнении с их количеством при вступлении в центральную нервную систему все более редуцируется (=редукция волокон Хенлеша).

В до- и постцентральных извилинах (периферия представлена в этих проекционных полях в несколько причудливой, но еще человекоподобной форме так называемого «гомункула»),  головной мозг более вообще не располагает топически верным отображением телесной периферии. Здесь в «серых субстанциях телесная периферия содержится, как – чтобы позаимствовать пример из актуального для нас сейчас предмета – какое-нибудь стихотворение содержит в себе алфавит, в измененном порядке, служащий совершенно другим целям, во всем многообразии связей различных топических элементов, одни из которых могут быть представлены многократно, другие же не проявиться вовсе». (Очень значимая и с другой точки зрения фраза, потому что она может так же хорошо пригодиться в качестве формулы для выражения отношения внешней реальности к ее отображению во внутреннем мире репрезентаций, отношения, которое станет актуальным несколько позже.)

Ассоциативному полю речи, наконец, просто не хватает «этих прямых отношений к периферии тела, оно определенно не имеет собственных сенсибельных, как и, с высокой степенью вероятности, особых моторных >проективных путей<». Постулируемые невропатологами речевые центры представляют собой, собственно говоря, только «углы речевого поля».

Этим неврологическим выводом, он отказывается от принятия центров для отдельных частей речи. Речевая область в его понятии представляла собой зависимый от других участков отдел коры, холически функционирующий как единое целое, в котором между центром и проводящим путем нельзя провести четкой границы. Все афазии, таким образом, можно было объяснить нарушением ассоциаций, то есть повреждением проводящего пути. Нормальные речевые функции основываются на «ассоциациях и перенесениях», которые «существуют во всей, подробнее не доступной пониманию, сложности».

Через семьдесят лет это навело одного холически ориентированного нейробиолога на мысль о том, что пиво, которое течет из пивной бочки, не содержится в отверстии для втулки. В то время как Фрейд приписывал языку чуждые ему первичные проекционные пути, он натолкнулся на неизвестную до того непосредственную связь анатомии и функции, которая позволила ему не оспаривать при этом принципиально значение каких-либо анатомических структур. В данном случае он освободил мозговые свойства от немыслимой «тяжести», от органического определения их как простых рефлексов.

Лишь современные неврологические концепции смогли по достоинству оценить это понимание. Сегодня мы знаем, что анатомические мозговые структуры были структурированы полностью задолго до того, как люди начали говорить. Язык представляет собой, так сказать, «вторичную мозговую функцию»: в течение человеческой истории он наслоился на уже готовый каркас, изначально наполненный другими функциями. Когда люди учились говорить, они не пустили в ход до тех пор незадействованную специальную аппаратуру, но начали обслуживать себя с помощью уже имеющейся центральной нервной системы, собственно жевательного, глотательного, поглощающего и дыхательного  аппаратов. [14] Только эти перестроившиеся и совмещающие этот процесс с другими функциями области коры и могли «говорить»: «Каждое прямое включение отношения этой вторичной мозговой функции (языка) […] в узко очерченный мозговой ареал базируется, таким образом, на неверных предпосылках».[15]

[14] А. Лейшнер, Афазии и нарушения развития языка, Штутгарт-Нью Йорк 1987.

[15] Там же, стр.4

 

2. О двойном значении функционального понятия

В дальнейшей разработке работы об афазии Фрейд ограничивается критикой афазиологов все более касающейся размышлений о функции речевого аппарата. Эту критику он направляет большей частью на английских теоретиков афазии, прежде всего на Бастиана и Джексона, но также и на Грашея.

Бастиан объяснял афазические нарушения не только локальными повреждениями центров и путей, но и сопутствующим предположением о том, что мозговой центр мог бы быть и «функционально» нарушен повреждением. Из этого Фрейд выводит заключение о том, что корковый центр может осуществлять какую-то часть своих функций, в то время как для выполнения других оказывается совершенно непригодным. Речевой аппарат реагирует на деструктивные повреждения не только точечно, но имеется, вероятно, еще и  другой вид реакции вследствие недеструктивных повреждений. Собственно говоря, он отвечает на такое повреждение как целое, анонимно и «солидарно (по меньшей мере, частично солидарно) функциональным нарушением». Только таким образом, как он полагал, можно было бы объяснить транскортикальную моторную афазию. И наоборот это означало, что функционально поврежденный центр остается в рабочем состоянии, если он ассоциативно связан с другим, неповрежденным центром. Подтверждением этого служит подробно обсуждаемый случай Грашея. Из этого последнего он делает заключение: Аппарат «отвечает на неполностью деструктивное повреждение функциональным нарушением, которое могло бы иметь место также и вследствие нематериального повреждения».

Под «функцией» Бастиан и другие понимали тогда подробнее не поддающееся спецификации свойство, обусловливающее продуцирование нормального говорения. Это свойство они помещали в сферу физиологии. Именно здесь Фрейд делает свой первый решительный шаг: Он ставит под сомнение идентичность понятий «функция» и «физиология» (как уже раньше он оспаривал идентичность между психологией и анатомической локализацией). Он делает это, имея в виду душевную конструкцию, которую признает основным образующим фактором истерии, то есть патогенное «представление».

Это отделение психологического от физиологически функционального осуществляется путем принятия радикального требования идеи Джексона о том, что речевой аппарат следует описывать, отделяя физиологическое и психологическое друг от друга. Оглядываясь назад, и вновь обращаясь к идее Вернике о локализации представления, сейчас обозначаемой как «эллиптическая»,  он снова задается вопросом: «Правомерно ли, нервные волокна, которые на всем пути своего прохождения были подчинены только физиологической конструкции и физиологическим же модификациям, в конце этого пути погружать в психическое, и снабжать это окончание представлением или воспоминанием?» И отвечает на это: «Цепочка физиологических процессов в  нервной системе, вероятнее всего, не находится в отношении каузальной зависимости к психическим процессам. Физиологические процессы не прекращаются сразу же с началом психических, во многом физиологическая цепочка продолжается, но только пока каждому звену этой цепочки (или отдельным звеньям) в определенный момент не появляется соответствие в виде психического феномена. Психическое, тем самым, обнаруживает себя как параллельный процесс физиологическому».

Тем самым Фрейд в первую очередь критикует локализацию простого элемента представления в нервной клетке. Эта локализация ведь может быть только формой какой-то физиологической модификации клетки, и пониматься, таким образом, как локализация физиологического коррелята;  но в точности такое «перенесение» было бы «абсолютно неправомерно». Во-вторых, он критикует принятие положения об элементарном, совершенно физиологически понимаемом представлении, которое лишь вторично ассоциативно присоединяется к более высокой сущности представления. Такое предположение не выдерживает критики, в силу того,  что само по себе представление также не является чем-то простейшим, но представляет собой уже нечто ассоциированное. Такое «солидарное» реагирование речевого аппарата с одной стороны не допускает разрыва между восприятиями (=элементарными представлениями), и их ассоциаций с другой. «>Восприятие< и >ассоциация< являются двумя обозначениями, которыми мы нагружаем различные стороны одного и того же процесса. Но мы, в тоже  время знаем, что оба обозначения абстрагированы от единого и неделимого процесса».

Холист и дуалист Фрейд преобразовывает, таким образом, серийную схему «представления» афазиологов в двойственную, в которой физиологический коррелят мыслится параллельно психологическому. Как выглядят физиологические модификации с другой стороны должно остаться непонятным. Ясно то, что Фрейд переправляет ассоциативную функцию на сторону представления параллельного процесса, и, тем самым, «психологизирует» ее.

Эти формулировки параллельного процесса маркируют основополагающую и на протяжении всей жизни выдерживаемую позицию к соотношению психология-биология. Но они же выявляют также определенную нерешительность: потому что там, где он вместе с Джексоном обозначает психическое в параллельном процессе как «dependent concomitant», еще прослеживается мысль о примате физиологии. С введением же «единого и неделимого процесса, абстрагированного от обоих обозначений», он, с другой стороны, выделяет психологическое и объявляет его независимым и равным в ранге качества. От этой постоянно туда сюда дрейфующей позиции относительно статуса психологии – зависимость/независимость – Фрейд так никогда до конца и не отказался.

Как рабочая гипотеза для обоснования методической обособленности психоанализа эта объясненная независимость позже пришлась очень кстати, но она все же всегда оставалась, как мы знаем, независимостью против воли. Так, в 1898 году в  одном из писем к Вильгельму Флиссу он писал: «Я […] совершенно не склонен, оставлять психологическое плавающим без органической основы. Однако, я ничем не могу подтвердить это убеждение ни  теоретически ни терапевтически, и должен вести себя так, как если бы передо мной было только психологическое».[16]

[16] Письмо к Вильгельму Флиссу от 22.09.1898 (полное издание под ред. Дж. Мэссона 1985)

 

3. Джексон и физиологический метод

О том, насколько важными Фрейд считал взгляды Хуглингс Джексона, этого исследователя, «к чьим воззрениям я буду возвращаться касательно почти всех предстоящих замечаний», он давал понять во многих местах предлагаемой работы. Я полагаю, что Джексона, которого многие из тогдашних неврологов держали за сумасшедшего, можно с гораздо большим основанием, чем многих других считать одним из величайших «пророков» психоанализа.

Такая оценка кажется парадоксальной, так как Джексон организовывал речевые процессы в своем учении об афазии — совсем иначе, нежели Фрейд — согласно физиологии. Это противоречие в значительной мере разрешается, если представить себе, что физиология, а именно нейрофизиология во времена Джексона и Фрейда была несколько иной наукой, чем та, что мы сегодня понимаем под этим обозначением.

Представления о нормальном и патологическом протекании процессов в головном мозге, к примеру, об ассоциации, получались в то время лишь в редких случаях с помощью естественно научных и технических методов. Первые экспериментальные доказательства моторной функции лобной части головного мозга Фритца и Хитцига представляли собой только робкие, на ощупь осуществляемые попытки, которые ни в коем случае не позволяли сделать заключение о детализированном патофизиологическом протекании процессов развития. Левин утверждал тогда с полным правом: «Физиологические принципы выводятся главным образом из наблюдения отношений, и физиологи уже только в дальнейшем этот материал отношений [то есть психологических предположений, В.Л.] переводили на язык своей науки»[17]. Так и  «представление» тоже было «ассоциацией», то есть заимствованным одним из философов (Локке) понятием, которое тогда в современной психологии Вундта и Гербарта играло, конечно, очень большую роль. «Открытие» Мейнертом ассоциативных путей, к примеру, состояло в том, что он только связал исследованный им анатомически комплекс волокон в  хранилищах большого головного мозга (Marklager)  с предполагаемой функцией без всякого физиологического добавления.

[17] К.Levin, Freud’s early psychology of the neurosis. Stanford: The Harvester Press 1978, S. 11.

Методику этого образа действия можно точнее проиллюстрировать одним примером. Зигмунд Экснер, учитель Фрейда, писал в 1894 году в своем Наброске физиологического объяснения  психических явлений: «Я полагал возможным представить объяснимость [психических явлений, В.Л.], если я эти психические явления  приведу обратно к таким физиологическим процессам, существование которых не доказано, но без допущения  которых, мы входим в противоречие с уже известным материалом».[18] «Высшие функции», такие как сознательное восприятие и мышление, он пытался осмыслить методом, который можно обозначить как сочетание психологического самонаблюдения  с известными физиологическими и анатомическими данными: «Имеются как более простые, так и более сложные представления. Если я представлю себе простой тон […], то задействованными окажутся только те корковые волокна, которые напрямую связаны с соответствующими акустическими волокнами. Я не хочу оспаривать тот факт, что также и в этом случае некие другие пути ассоциативно могут получить возбуждение […]».[19]

[18] З.Экснер, Набросок к физиологическому объяснению психических явлений. Лейпциг и Вена: Франц Дойтике 1894, стр.2.

[19] Там же, стр.269.

Это означает, что физиологические понятия более сложных душевных функций можно  получить не только в физиологических лабораториях посредством физических или химических исследовательских действий, но осуществить это в более широком психологическом плане. Это объясняет также, почему, оглядываясь назад, представляется невозможным функцию и физиологию, в той форме, в какой они тогда применялись, более точно отделить друг от друга в понятийном плане. Физиология, как и нейрофизиология, были тогда скорее чем-то вроде «рамочных переходных дисциплин», которые пытались преодолеть пропасть между нейроанатомией и психологией путем наведения мостов методически проблемных  соответствий (образ действий, который и по сей день не вовсе чужд физиологам[20]).

[20] См., к примеру, J.Hobson и R.McCarley, >The brain as a dream state generator: An activation-synthesis hypotheses of the dream process.< American Journal of Psychiatry, Bd. 134 (1977), S. 1335-1348.

Этот факт легитимировал образ действий Фрейда, отобрать у физиологов «физиологические» понятия и позднее использовать их для психоаналитического описания душевных процессов. Стремление разоблачить психоанализ  утверждением того, что он содержит в себе те же самые древние основные положения физиологии, не указывая при этом на эти методологические аспекты, таким образом, является слишком уж примитивным, потому что подобный же упрек можно смело адресовать и физиологии как методически строгой науке, которая в то время просто не существовала. И это именно то, что позволяет увидеть отношение Фрейда к «физиологу» Джексону в совсем другом свете.

Джексон в обсуждении афазии поставил вопрос так, как его до того не формулировал ни один из невропатологов, а именно: Почему афазический больной выражается именно так, а не иначе? Его ответы были тогда следующими: 1.Афазический способ выражения имеет значение, но это значение живет внутри – как в замороженной мысли – только первоначально внутри, а именно в первый момент «динамического планообразования». Вследствие повреждения смысловые наброски заменяются другими, бессмысленными.

2.Основными единствами языка являются не слова, но «побуждения» или планы, то есть синтаксические образования. Джексон организовал эту нервозную композицию независимо от мозговых центров в физиологически неопределенном месте, Фрейд же в дальнейшем при построении собственной топографической модели дал ей иное метафорическое толкование. Позицию Джексона Форрестер объяснял так[21]: «Джексон [из своих размышлений] вывел заключение о том, что слова только тогда имеют значение, когда они являются частью символической системы, которая представляет собой регулируемую динамическую организацию внутренних состояний». Кажущуюся бессмысленность какого-либо афазического симптома, по Джексону, можно объяснить, если его (симптом) ввести в специфический травматический контекст прошлого, в котором  он однажды уже имел определенное значение.

[21] J.Forrester, Language and the Origins of Psychoanalysis. New York: Columbia University Press 1980, S. 21.

Похожесть позднейшей концепции истерии Фрейда бросается в глаза. Правда: «В противоположность повторяющимся речевым остаткам [«utterance»]афазического больного истерический симптом нуждается в добавочном действии, чтобы его значение могло быть  узнанным. Нужно предпринять перевод  в вербальное выражение того содержания, которое сам симптом пытается выражать своим повторением; тем самым его можно привести к изначальным связям».[22]

[22] Там же, стр. 20.

Чтобы объяснить отказ речевой функции при различных формах афазии, Джексон также ввел мысль о функциональной регрессии («дис-инволюция»). Он предположил, что вследствие органического повреждения нормальная, свободно подвижная речь заключается в  ограничительные рамки функционального состояния. В работе об афазии Фрейда это звучит так: «Среди всех высказываний о патологических отношениях в функции речевого аппарата, мы выделили суждение Хуглингс Джексона, которое представляет все эти способы реагирования как случаи обратного функционального развития (дис-инволюции) высокоорганизованного аппарата и, тем самым, соотносит их с ранними состояниями его функционального развития. Таким образом, под влиянием любых изменений, позже развившиеся и выше стоящие ассоциативные структуры теряются, а ранее полученные, более простые сохраняются». В действительности это как раз те фразы, которые могут служить набросками к более позднему описанию возникновения невротического симптома.

 

4. Психологически функциональная точка зрения Фрейда.

Продвигаясь дальше, чем Джексон, Фрейд вводит в течение афазической дискуссии эксплицитно психологические объяснения. Таким образом, вид языкового приобретения также начинает играть ведущую роль. «Никогда ведь не происходит такого, чтобы органическое повреждение обусловило бы нарушение функции родного языка, обойдя своим вниманием языки, освоенные позднее. Если бы у какого-нибудь немца, который понимает также и французский, французские словесно-звуковые образы  были бы локализованы отдельно от немецких, рано или поздно должно было бы случиться так, что вследствие размягчения очага локализации, немец не понимал бы больше немецкого, но понимал бы французский. На самом же деле для всех без исключения языковых функций характерно как раз обратное положение вещей. […]Ясно также, что процесс сверхассоциирования [здесь позднее изученный французский] при любом расположении повреждений оказывается нарушен раньше, чем первичное ассоциирование.[23]

[23] (Позднее такую закономерность обозначали в афазиологии как «правило Питреша».

Картину нарушения, таким образом, позволительно в дальнейшем объяснять  влиянием давности приобретения функции и еще дальше частотой использования.

Для картины проявления нарушения он предполагает значимость в первую очередь не анатомических предпосылок, но категории опыта. Разумеется, это был финальный гонг для учения об афазии, основанного на повреждениях центров. Тем самым, он мог утверждать: «Центры имеют только патологически анатомическое значение» или: «Локализация психических элементов основывается на переплетении психического с физическим». Наиболее существенное возражение против его фразы, «истерик страдает большей частью от реминисценций»[24] (воспоминаний, отголосков) было, таким образом, устранено.

[24] Йозеф Брейер и Зигмунд Фрейд, >О психическом механизме истерических феноменов<. Предварительное сообщение. (1893). Перепечатка в: Исследования истерии, Taschenbuch Nr. 10446, Frankfurt am Main: Fischer Taschenbuch Verlag 1991, стр. 27-41; цитата стр.31.

Если более детально сравнить образ действия Фрейда в работе об афазии с «физиологическими» выводами Экснера, то бросается в глаза еще более существенная   разница в методическом подходе, собственно та, что Фрейд в противоположность Экснеру больше не «комбинирует». Однако, исходит он из того же самого способа самонаблюдения: «Самонаблюдение показывает каждому […]» или: «Если я собираюсь читать вслух и должен уделить особое внимание звуковым образам моих слов и интервалам между ними, […]и как только я устаю, я читаю так, что только другие еще могут понять, что я прочел, а я сам этого уже не знаю. Это все феномены частичного, распределенного внимания».

Но, о настолько же возможном соединении этого предположения с физиологическим или анатомическим субстратом он больше не заботится. Об отдельных путях и волокнах больше нигде нет и речи. Еще только психологическое описание кажется подходящим для отражения  более сложной взаимосвязи речевого аппарата, так что об образе действия как «отзвуке Экснера», который констатировал Бернфельд, больше говорить не приходится.

 

5. О разграничении психоаналитического и психологически функционального

Рассматривая положение вещей с позиций сегодняшнего дня, следует признать, что ассоциативный комплекс словесно-предметных представлений Фрейда, получивший развитие в его исследовании афазии, включал в себя те составные части, из которых он в дальнейшем мог начать конструировать новую модель воспоминания, размышления, действия. Поскольку позднее – как уже упоминалось – он не мог точно сказать, какие именно конструкции и понятия он взял оттуда в психоанализ, некоторые тезисы и выводы, появившиеся в его последующих работах, кажутся порой ошеломляющими и необычайно кратко сформулированными, прежде всего по отношению к процессам ассоциирования. И именно поэтому сейчас уже почти невозможно узнать, сколь многим психоанализ обязан старым афазиологам.

Теоретическое значение этого комплекса Альфред Лоренцер по праву сравнивал с подземным бурным потоком, «который, будучи невидимым, определяет экологию местности, невзирая на то, что сам лишь в редких случаях появляется на поверхности».[25]

[25] А.Лоренцер, >Функция равно-рассеянного внимания<. Неопубликованный манускрипт одного из докладов на съезде немецкого психоаналитического объединения в Мюнхене 1984.

Само исследование афазии позволяет сделать заключение о том, что формальное структурирование этого ассоциативного комплекса было позаимствовано у Лихтхайма, который в своих рассуждениях пришел к тому, что язык может стать средством для понимания мысли другого, как и средством выражения собственных мыслей, только когда словесно-звуковые образы и образы движений языка уже соотнесены со словом-«понятием». В качестве зоны локализации этих понятий, которые Грашей позднее назвал «объектными образами», Лихтхайм предложил зарезервировать их собственное анатомическое место (В), которое благодаря проводящим путям останется связанным с обоими компонентами словесного представления Вернике. Эти слова-понятия Лихтхайм квалифицировал как относящиеся к «физиологии мозга и представляющие собой сумму отдельных восприятий, соответствующих воспоминаниям». Эта модификация, как кажется, могла бы объяснить все известные тогда афазические нарушения, так что эта схема, обозначенная как схема Вернике-Лихтхайма, долгое время служила моделью в некоторой степени удовлетворительного объяснения афазии.

Из «понятия»-центра Лихтхайма Фрейд соорудил комплекс объектного представления, который он сформулировал следующим образом: «Однако, слово получает свое значение посредством связи с >объектным представлением<[…]», которое в свою очередь является «ассоциативным комплексом, состоящим из разнородных визуальных, акустических, тактильных, кинестетических и других представлений». Основное расхождение с Лихтхаймом состоит в том, что он свою схему определил и вывел психологически. Это становится ясным, когда в дефиниции содержания комплекса объектных представлений Фрейд ссылается на философию Й.С.Милле: «Мы заимствуем у философии положение о том, что объектное представление, кроме самого себя, ничего другого не содержит […]». Далее следуют цитаты из Милля, которому Фрейд, в конце концов, своей формулировкой: «Объектное представление кажется нам, таким образом, […]», отдает последнее слово. Словесно-предметный комплекс представлений можно по праву назвать гетерогенным конструктом: сама схема берет свое начало из патологий, в то время как содержательное определение и воплощение являются психологически философскими.

Схема Вернике-Лихтхайма, однако, не в состоянии дать удовлетворительное объяснение особому афазическому симптому, собственно парафазии. Это речевое нарушение допускает  лучшее объяснение – именно в психологическом ключе – если принять положение о том, «что словесное представление своим сенсибельным окончанием (посредством звуковых образов) связано с объектным представлением». В этом Фрейд присоединяется к воззрению Кусмауля, который утверждал, что осуществление речи возможно только через звуковой образ. Путь ВМ Лихтхайма, по заключению Фрейда, не существует не только анатомически, но и функционально. Насколько важным является это высказывание, становится понятнее, если представить себе, что Фрейд в своей позднейшей психоаналитической теории весь вопрос о сознательности представления принципиально уравнял с этой  связью словесно-предметного представления. Граница между системами Bw  и Ubw локализована им между этими двумя (представлениями). Я полагаю, что можно с полным правом утверждать, что этот комплекс вообще является прототипом того психического аппарата, который Фрейд потом подробнее сформулировал в седьмой главе Толкования сновидений.

Сконструированный в исследовании афазии речевой аппарат позволил ему в дальнейшем, выделить и ограничить предмет его новой психологии как самодостаточный, не нуждающийся в обращении к чему-то третьему, будь то патологоанатомический субстрат или дух. Это тесное примыкание душевного аппарата к речевому также впоследствии дало возможность, противопоставить лечение речью, как в качестве надежного инструмента познания, так и в качестве причинно обусловленного метода лечения, классической медицине. После такого столкновения с невропатологами и физиологами, Фрейд почувствовал себя вправе, повернуть стул врача, который во времена метода надавливания и ассоциирования был обращен к пациенту, на девяносто градусов от него, чтобы обратиться к виртуальному телу пациента, а именно, оформленному в речи представлению. В особенности благодаря помощи комплекса объектного представления как некоей не замкнутой системы Фрейд освободил  речь от абстрактного статуса просто системы сообщения, какого-то подобия сигнала флажками. Комплекс предметного представления, носивший ранее откровенно подчиненный характер,  смог  сейчас принять на себя бремя в высшей степени субъективных символизирующих процессов, для которых не существует однозначно определенного понимания. Благодаря этому стало возможным объяснение бессознательного внутреннего мира репрезентаций, в очень большой степени независимого от реальности, который может существовать, постоянно меняясь.

С другой стороны, слово сейчас не подменяло собой предмет или личное переживание и не предлагалось в качестве последней ступени действительности, как это обыкновенно делалось в классической китайской или раввино-еврейской культуре.[26]

[26] Е.Сапир, >Язык<, В: В.Е.Мюльман и Е.В.Мюллер (Изд.) , Культурная антропология, Кёльн и Берлин, Кипенхойер&Вич 1966.

И если бы психология, с принятием параллельного процесса, продолжала мыслиться как «dependent concomitant» (зависимый сопутствующий) функций мозга, то психоаналитическое лечение речью сделало бы невозможным и несовместимым с таким пониманием, как существование своего предмета познания, так и себя самое. Знания добывались еще только герменевтическим способом. Оно (психоаналитическое лечение) представляло собой микрокосм, который дозволялось познать только двум лицам. То, что удавалось получить двоим в совместной работе, было своего рода «verite a deux». Представления в речевом оформлении, о которых шла речь в психоанализе, их закономерности разом входили в противоречие и с психологией. Пока, наконец, психологическое не стало для психоанализа далекой землей, которую он когда-то покинул странником. Психологически и психоаналитически понимаемые процессы имеют между собой – если совсем упрощенно формулировать – так же много общего как скобяные изделия и сладости.

Стоит подчеркнуть еще раз, что этот образ совсем не должен создать впечатление абсолютной независимости психоаналитических построений и психоаналитически понимаемых процессов от области физиологического и анатомического. Несмотря на провозглашение независимости психоанализа, многие из положений афазиологов Фрейд никогда не отвергал. И в дальнейшем он никогда не ставил под сомнение то, что нормальные душевные свершения обусловлены анатомической целостностью и неповрежденностью  центральной нервной системы. Кроме того, он всегда был убежден, что на физиологической стороне параллельного процесса управляют физиологические законы, даже если в каких-то частностях они все еще остаются неопределенными.

И, наконец, — здесь это самое важное утверждение – Фрейд никогда не  перестраивал и не заменял герменевтическими некоторые из развитых в исследовании афазии психологических конструкций. Некоторые процессы навсегда сохранили в более поздних теориях свой психологически функциональный статус, который им был присвоен именно в этой, предлагаемой Вашему вниманию, работе. Вплоть до сегодняшнего дня психоанализ оперирует не только вновь созданными психоаналитическими конструкциями, но также и традиционно психологическими, или соотв. клиническими, которые первоначально произошли из этого исследования афазии и использовались потом в неизменном виде. Именно к таковым принадлежат ассоциативные процессы замещения, смещения, сгущения и, прежде всего, конечно, комплекс словесно-предметного представления.

Я полагаю, что совершенно невозможно понять более поздние представления Фрейда об ассоциативных процессах, не принимая во внимание, что, к примеру, свободно приходящие в голову мысли по отношению к какому-либо сновидению или телесному восприятию в большой степени несвободны. Содержание замещающего представления вынуждено (подчинено необходимости). Посредством относительно короткого пути и нескольких промежуточных представлений оно остается прочно спаянным с вытесненным представлением и первой замещающей фигурой (к примеру, манифестной частью сновидения). Через эти связующие инстанции лежит прямая дорога к вытесненному содержанию. Не аналитики смогут по настоящему понять это положение, которое Фрейд позднее обозначил как ассоциативную неизбежность, только зная о его истоках в исследовании афазии.

Стефан полагал, что это были размышления Грашея, которые Фрейд присоединил к представлению. Грашей объяснял замещающие речевые способности выпадением части функций при одновременно проходящем процессе задействования  комплементарной активности других, оставшихся сохранными речевых функций. Однако, на мой взгляд, Фрейда побудили к этому скорее работы Джексона. Последний утверждал, что в случаях функциональной инволюции богатства и свободы речевых выражений в пользу более простых, но и более ригидно регламентированных, теряются неизменяемые, негибкие ассоциативные организации. В случае такого заболевания речь загоняется в узкие рамки строгой организации и более автоматически функционирующей суб-системы. Фрейд потом перенес эти свойства на процессы, протекающие в бессознательном вообще и, в особенности, на  конфликтную ситуацию невротических нарушений.

Оба важнейших защитных механизма, которые понимаются как процессы замещающих образований, а именно смещение и сгущение, можно найти в другом месте  в исследовании афазии, хотя, и представлены они здесь не под этими именами.

[В своей книге] Фрейд описывает, присоединяясь к филологу Дельбрюку, результаты парафазических словесных новообразований, которые осуществляются посредством скольжения то вдоль словесного смысла, то вдоль словесного звучания. Дальше он упоминает здесь о том, что «два словесных намерения могут быть сплавлены в единое ошибочное образование». Мы видим, что исследование афазии содержит также презентируемые случаи процессов смещения и сгущения. В отличие от большинства психоаналитических понятий эти два берут свое начало именно от наблюдений клинических состояний.

Также и комплекс словесно-предметного представления удивительным образом сохранил свой прежний статус. А именно, он является – как уже упоминалось раньше – с одной стороны моделью для целостного психического аппарата, с другой же стороны Фрейд встроил его потом в совершенно неизменном виде в душевный аппарат, сердцевиной которого он стал. Тем самым он оказался с одной стороны моделью для формирования вышестоящего конструкта, с другой же стал его (немодифицированным) центральным модулем.

Эта комбинация наглядно демонстрирует то, каким образом Фрейд оперировал по отдельности понятиями и конструкциями в  исследовании афазий. В дальнейшем процессе развития психоанализа некоторые их них он сохранил, другие освободил в той или иной степени от изначальных физиологических, психологических и соотв. клинических  определений и изменил их значение. Если, к примеру, понятие «перенос» в лечении речью было теоретически определено совсем иначе, другие термины сохранили свои классические психологические признаки, как комплекс словесно-предметного представления и действующие внутри него механизмы. Работа об афазии позволяет, таким образом, взглянуть на историю развития психоаналитических теоретических составляющих  и понятий в определенной степени с учетом перспективы их эмбрионального генеза, и отсюда же проследить за их дальнейшим развитием. Кроме этого чисто исторического значения эта работа заслуживает внимания еще и потому, что она помогает прояснить некоторые неопределенности психоаналитических предпосылок в более поздних работах Фрейда.

Необычайно однозначные высказывания Фрейда об отношении психологии к анатомии\физиологии являются, кроме того, существенными для актуальных в то время дебатов о том, можно ли соотносить психоаналитические познания с нейрофизиологическими данными, являются ли они совместимыми или нет. На мой взгляд, постулируемый здесь психофизический параллелизм, несмотря на некоторое перекрестное сближение, является значимым до сего дня и до сих пор также нерешенным.

Физиологические попытки объяснения душевных явлений недостаточны, прежде всего, потому, что – как было открыто психоанализом – душевные события формируются согласно принципам, которые представлены лишь на высоких организационных уровнях, недоступных еще физическим и химическим исследованиям.

Тот факт, что комплекс словесно-предметных ассоциаций сохранил неизменным тот психологически-функциональный статус, который был ему присвоен Фрейдом в исследовании афазии, имеет определенные последствия. Тем самым он остается, прежде всего, экспериментально-психологическим и лингвистическим, то есть недоступным физиологическим исследованиям, образуя своего рода интердисциплинарный мост между этими последними и психоанализом. Какой бы аспект в протекании процессов этого комплекса не затрагивали результаты исследований, они все равно будут совершенно иначе «совместимы» с нашими знаниями, чем с данными нейробиологии. Это распространяется, например, на разработанную Нельсоном экспериментально-психологическую сенсорно-семантическую модель, которая по некоторым пунктам демонстрирует удивительные совпадения  с ассоциативным комплексом в исследовании афазии[27]. Это распространяется на исследования и данные Фоукса, который, кроме всего прочего, указал на интересные перекрестные связи между афазическими симптомами и образованием процессов сновидения[28].

[27] D.L.Nelson, Remembering pictures and words: Appearance, significance and name. In: L.S.Cermak und F.I.Craik (Hrsg.), Levels of processing in human memory. Hillsdale: Erlbaum 1979, S. 45-76.

[28] D.Foulkes, Dreaming: A cognitive-psychological Analysis. Hillsdale: Erlbaum 1985.

Следует исходить из того, что отдельные составляющие и механизмы такой «конструкции моста» не могут исследоваться и описываться далее только способом смыслового их понимания, то есть с позиций герменевтики. Здесь и психоаналитическое исследование должно упрочить свой фундамент – возвращаясь к своим истокам – и проводить не в последнюю очередь экспериментальные исследования в собственных лабораториях. Для этого требуется в интересах дела отказаться от той взаимообусловленности, согласно которой психоаналитическое исследование представляется почти идентичным терапевтической работе. Работа об афазии была, однако, прочитана таким образом, что должна была именно эту взаимообусловленность сделать рабочим планом и привести психоанализ к той ситуации, в которой он сейчас находится. Но, из данной работы также становится понятным и то, что взаимообусловленность не может быть законом, или правилом ордена, которым Фрейд раз и навсегда установил метод исследования бессознательных процессов.

 

[КОНЕЦ] 

 

[Перейти к книге: Фрейд З. К пониманию афазий. Критическое исследование (1891)]