Письмо З. Фрейда — Эмилю Флюсу (07.02.1873)

Вена,

Милый друг!

Вы согласитесь, что я очень бескорыстен, когда узнаете, что меня ужасно обрадовало ваше вчерашнее письмо (а заодно увидите, сколь сильно меня интересуете вы и Оттилия. Я не утаю от вас те некоторые замечания, что пришли мне на ум при чтении вашего письма. Вы сможете увидеть по нему, как воспринимает это дело старый филистер.

1) Как все же мудры наши воспитатели, что в столь малой степени обременяют прекрасный пол знаниями о естественной науке! (Ведь тут, насколько я вижу, все мы едины во мнении, что предназначение женщин на земле заключается не в том, чтобы стать мудрыми, а в чем-то более высоком.) Ибо, мой милый юный друг, представьте себе такую ужасную пещь: Оттилия знала бы, что можно есть снег, что это совсем не вредно. Как бы тогда она могла, да и могла бы вообще, предупредить вас? А если бы она не сделала этого, сколь долго заставило бы себя ждать ваше счастье и её письмо? Так обязуемся же каждый в своем кругу держать всех наших знакомых или доступных дам (последнее слово — уступка вашему стилю) в неведении — особливо по части природы, — чтобы сделать их добросердечными. Следует ли нам соблюдать этот принцип и в отношениях с нашими сестрами — вопрос; эгоизм этого не требует, но мне думается, оглядка на других должна подвигнуть нас к тому и в общении с нашими сестрами. Вы, надеюсь, воспринимаете это предложение безоговорочно.

2) …Как восхитителен чуткий инстинкт в такого же рода вещах, которыми в любезной своей заботливости одарила нас природа. В вашем письме есть предложение, самое содержательное изо всех, когда-либо вами написанных: «Я был недавно на катке, она тоже». Может ли историк выразиться объективнее? Но сколь же много стоит за этим. Позвольте мне описать весь процесс целиком. Вам вдруг все наскучило, нет терпения сидеть дома, вас охватывает странное предчувствие, едва ли не произвольно вы берете коньки, будто судьбой подстегиваемые, спешите к роковому месту. И там — чудесна игра обстоятельств! — вы встречаете Оттилию. Воистину, благодаря такому стечению обстоятельств я и сам уверился бы в непостижимом проявлении высшего провидения.

3) …Неправда, что Оттилия вас не знает. То «почти», которое вы добавляете к «совсем не», совершенно его отрицает. Было бы странно, если бы 15-летняя Оттилия (возраст, в котором человек не склонен к отбору, больше преклоняется, чем анализирует) не знала бы вас вовсе.

4) …Между прочим, ваше заключение (и тут я завистнически пытаюсь омрачить ваше счастье), которое вы выводите из тревоги Оттилии, не вполне очевидно. Ведь оно с тем же успехом могло бы возникнуть и из всеобщего христианского человеколюбия (что вам не пошло бы на пользу) или исключительно из стремления к общению, потому что она нуждалась в предлоге завязать разговор — хоть с кем-нибудь. Я убежден, это предположение менее невероятно для вас, чем неприятно.

А теперь я хочу рассказать историю двухлетней давности во многом очень сходную с вашей. Вы помните, что при первом моем посещении Фрайберга (тогда он находился еще не под Остравицем) меня сопровождал мой друг Зильберштейн. Оба мы были лишь малой по важности и духу составной частицей большой компании, Жемчужиной которой являлась Ихтиозавра[1]. Во время экскурсии по ткацкой фабрике [2] мой друг, задумавшись, положил руку на один из ваших станков. Что тогда сделала Ихтио? Она порывисто схватила его за руку и взволнованно бросила: «Что вы, это опасно!» Что бы вы из этого заключили? Что-нибудь ошибочное, ибо ничто не дает оснований предположить, что озабоченность проистекала из любви, что озабоченность — кровная сестра любви (выражаясь поэтически и достойно предмета). Объяснение просто: она довольно часто читала о несчастных случаях при работе на станках, и вот, когда она заметила движение моего друга, это всплыло в ее памяти, и наполовину непроизвольно она последовала порыву своей добросердечной натуры! Разве с вами не случалось чего-либо схожего? Разумеется, вам стоит только пожелать, и я выслушаю ваше более глубокое толкование.

…[Вторая страница письма отсутствует]