Письмо З. Фрейда — Марте Бернайс (07.02.1884)

Вена,
четверг [1]

Моя маленькая принцесса!

Это прекрасно, что твое последнее письмо принес белый почтовый голубь с красной ленточкой. Он прилетел, когда я писал статью. Твое письмо подарило мне бодрость, и работа пошла веселее. В полчетвертого начал — в полдевятого вечера уже закончил. Я даже подпрыгнул от радости. Между прочим, я всегда делаю это физкультурное упражнение, когда есть повод для хорошего настроения. И конечно, мне так захотелось написать тебе. Но неожиданный визит приятеля нарушил мои планы. Я пошел, чтоб немного развеяться, к нему в гостиницу, и вот пишу тебе лишь сегодня.

Днем я был занят тем, что делал выписки из одной книги по просьбе моего русского знакомого, потом готовил перевод с немецкого на английский и предложил американскому коллеге отредактировать рукопись. Завтра я отнесу оба экземпляра Флейшлю и уж тогда — всё. Теперь у меня снова есть время и для больных, и для чтения. Такая возможность, вероятно, непродолжительна. По крайней мере, это продлится не так долго, как хотелось бы. Вообще-то человек должен иметь время для размышлений о жизни.

Зильберштейн сегодня снова навестил меня, он очень расположен ко мне, как и раньше. Одно время мы были закадычными друзьями. Нас объединяли ни спорт, ни взаимная выгода, а только бескорыстная потребность общаться друг с другом. Мы проводили вместе все время, свободное от школьных занятий. Вместе изучали испанский, придумывали загадочные истории и таинственные имена, почерпнутые из книг великого Сервантеса.

В нашей хрестоматии по испанской литературе мы нашли рассказ, герои которого — две собаки. Расположившись перед дверьми госпиталя, они вели между собой философско-юмористический диалог. Мы решили присвоить себе их имена — так они нам понравились. Общались мы и устно и письменно, в основном называя себя так: мой друг — Берганза, а я — Сипион. Как часто я оставлял другу записки, которые начинались с обращения «Дорогой Берганза», а подписывался: «Твой верный Сипион ждет тебя возле госпиталя в Севилье». Вместе мы создали научный кружок, шутливо назвав его «академией», скромно ужинали, нередко вскладчину, и скучали друг без друга, если один из нас на какое-то время находился в другой компании. Правда, иногда он неохотно делился своими мыслями, но оставался всегда очень человечным, со своим мнением, своим кругом чтения, самобытным юмором. Но во всем этом было нечто бюргерское, филистерское.

Когда он заболел, я лечил его. Однажды он пригласил всех нас, старых товарищей, на прощальный вечер в предместье Вены. Сам лично разливал нам в бокалы пиво и старался не показывать, как он растроган. Потом, когда мы вместе были в кафе, хирург Розане отпустил несносную шутку, только для того, чтобы высмеять сентиментальность моего друга. Мне стало жаль его: ледок отчуждения, возникший в последнее время, был сломан. Я произнес прощальную речь и, глядя на него, сказал, что он, уезжая, увозит с собой и память о моей юности. Я не знал тогда, насколько оказался прав.

Первое время мы переписывались, он жаловался на своего полусумасшедшего отца, на безрадостное существование. Я пытался разбудить его прежние романтические инстинкты, поднять настроение, но безуспешно. Потом он переехал в Бухарест, надеясь, что ему удастся там занять достойное место в обществе. В юности он увлекался поэзией индейцев, Купером, «кожаным чулком» и морскими приключениями. В последние годы держал лодку на Дунае и нередко приглашал друзей на прогулки по воде. Причем — любопытная деталь — на веслах были наемные гребцы.

Мы, хоть и нечасто, но все-таки общались друг с другом. Потом в мою жизнь вошла ты и все, что связано с тобою. Новый друг, новые стремления, новые заботы…

Противоречия, которые и раньше были с Зильберштейном, стали еще очевиднее, когда я рассказал ему о тебе. Он не понял моих чувств. Сам он решил жениться на богатой глупой девице, которую ему сердобольные знакомые прислали на смотрины. Теперь он привык к «денежному мешку», который все же оказался недостаточным для того, чтобы он смог стать самостоятельным коммерсантом и иметь собственное «дело». Ну, а что стало со мною, ты прекрасно знаешь.

И вот теперь, спустя время, мы снова встретились с Зильберштейном, и, конечно, оба размышляли над тем, как причудлива жизнь, как обуздывает она наши честолюбивые желания, одного — раньше, другого — позже. Его первой любовью в юные годы была Анна, потом он встречался с Фанни. Затем наступил период, когда он влюблялся во всех девушек без разбору, и вот теперь никого не любит.

У меня же все наоборот. Раньше не было никого, теперь есть ты, единственная. Вот и рассказал я тебе историю моего друга Зильберштейна. Теперь он стал банкиром, потому что ему не понравились юриспруденция, право. Сегодня он снова хочет собрать старых собутыльников, как и прежде, в Хернальсе, предместье Вены, но я очень занят на службе и думаю не о прошлом, а совсем о другом.

Будь здорова, мое дорогое сокровище. Мой почтовый ящик пока пустой. Твое письмо придет, наверное, завтра.

Твой Зигмунд.