Письмо З. Фрейда — Марте Бернайс (02.02.1886)

Париж,
вторник

Любимое мое сокровище!

Ты пишешь так увлекательно и разумно, что я каждый раз с нетерпением жду, о чем ты еще расскажешь в следующем письме. Я знаю, тебя не надо благодарить за это. Твой стиль — это твоя натура. В последнее время я испытываю особое уважение к тебе, моя дорогая, особую доверительность.

У меня возникло одно желание, такое естественное для любого человека, — желание быть здоровым. Возможно, ты улыбнешься, прочтя это. Но в самом деле, сейчас я не совсем здоров. Заболевание неврастенией в легкой форме вызвано прежде всего усталостью. Причины этого заболевания — постоянные хлопоты, нервное напряжение, заботы и переживания последних лет. Но все это исчезает словно по мановению волшебной палочки, когда ты со мной. Из этого факта следует, как я должен поступать дальше. Очень скоро мы будем навсегда вместе, и едва ли что-нибудь способно помешать такому решению. Когда мы поженимся, я буду стараться зарабатывать не менее трех тысяч гульденов в год. И тогда наконец не придется грустить и чувствовать себя несчастным и одиноким. И вот тогда-то, надеюсь, моя нервная система будет в полном порядке.

Меня очень порадовало, что ты напомнила мне историю, связанную с гонораром [1]. Я действительно поступил необдуманно и, конечно, попал впросак со своим благородством. Едва ли по этому поводу можно сказать что-нибудь иное, чем то, что говоришь ты, мря любимая. Действительно, мы еще молоды и пока не поздно извлекать уроки из жизненного опыта. Ответ на мое письмо книготорговцу я еще не получил. Признаться, мне было неловко писать тебе об этой истории. Но не мог сдержаться, так сильно я рассержен на него.

Что еще нового? Получил очень дружелюбное письмо от Оберштейнера. На его благосклонность, как ты его знаешь, я возлагаю некоторые надежды. Оберштейнер написал о своих намерениях и сообщил, что в Вене в научных кругах немало конфликтов и даже скандалов. Не знаю, насколько он объективен. Лично я всегда помню тех крупных ученых, которые сделали для меня немало доброго и полезного. Вполне возможно, что духовная атмосфера в научных кругах не так уж плоха, как изображают некоторые. Но, вообще, предусмотрительность и осторожность не помешают. Оберштейнеру необходимы некоторые данные о статусе здешнего общества врачей. Собственно, это и послужило поводом для его письма. Вероятно, уже сегодня вечером я смогу добыть нужные ему сведения.

Сейчас шесть часов, а в полдесятого я приглашен к Шарко. Боюсь, что сегодня я буду неважным собеседником, Подготовка к сегодняшнему визиту, естественно, уже не такая, как в первый раз. Микродоза кокаина, которую я беру с собой, надеюсь, сделает меня разговорчивее. Подробнее об этом визите я напишу тебе потом, а пока хочу сказать, что полностью согласен с твоей критикой относительно моей персоны. Ты знаешь, как редко добродетель помогает в жизни, иногда она даже бывает источником всяческих несчастий. И напротив, мелкие недостатки и даже ошибки помогают найти путь к счастью.

То, что ты пишешь о натуре Бернайсов, по-моему, верно. Но у меня нет причин сетовать на это. Склонности к преувеличениям, в чем ты так мило признаешься, я обязан своим счастьем, иначе мне никогда не хватило бы мужества завоевать тебя. Но ежели кто спросит меня: как бы я чувствовал себя, если бы моим переживаниям суждено было прерваться, то услышал бы, что вопреки всему — бедности, медленным успехам, малому везению, чрезмерной обидчивости, нервозности и заботам — я все-таки был счастлив. Исключительно благодаря надежде обладать тобою и уверенности, что я тоже любим. Я ведь всегда откровенен с тобою, не так ли? Я всегда стараюсь в любом человеке, в том числе и в женщине, разглядеть прежде всего лучшие стороны характера. Так же я отношусь и к людям другого поколения. Потому и пищу тебе так подробно, что итог наших взаимоотношений мне видится только один: быть всегда вместе. Я так долго томился, что понял наконец, что не желаю ничего иного, как только обладать тобою. И ты необходима мне такая, какая есть.

…Неужели правда, что внешне я выгляжу симпатичным? Откровенно говоря, мне кажется, что во мне есть нечто необычное, может быть, даже странное. Это, наверное, потому, что в молодости я был слишком серьезен, а в зрелые годы неспокоен. Было время, когда во мне говорили только любознательность и честолюбие. Я часто обижался на то, что природа, видимо, была не очень благосклонна ко мне, наградив обликом гения. Часто она случайно и щедро раздаривает людям печать гения. С тех пор, давно, знаю, что я — не гений, и сам не понимаю, почему так хочется стать им. Быть может, я даже не очень одарен. Однако некоторые особенности моей личности, черты характера предопределили способность к работе. Так что мои успехи объясняются отнюдь не выдающимся интеллектом. Но я уверен, что такое сочетание свойств и качеств весьма плодотворно для медленного восхождения к истине. При благоприятных обстоятельствах я мог бы достигнуть даже больших результатов, чем Нотнагель, и возможно, достичь высот Шарко. Это не значит, что я стану таким, как они, поскольку нет ни благоприятных обстоятельств, ни духовной мощи и энергии гения. Как же я сейчас болтлив!

Я хотел сказать совсем иное. А именно: объяснить истоки моего кажущегося высокомерия и замкнутости, особенно здесь, на чужбине, в Париже. Плохие или просто обычные люди порой обращались со мной так, что вызывали обоснованную недоверчивость. Правда, я утешался тем, что с коллегами или подчиненными у меня складывались в основном хорошие отношения. Иное дело, когда приходилось общаться с людьми, у которых были какие-нибудь преимущества по сравнению со мной. Вывод, который я сделал, таков: нужно быть независимым и сильным, чтобы уметь противостоять жизненным невзгодам.

Еще в школе я всегда был среди самых дерзких оппозиционеров и неизменно выступал в защиту какой-нибудь радикальной идеи. Как правило, готов был сполна платить за это, идти до конца. Мне часто казалось, что я унаследовал дух бунтарства и всю ту страсть, с которой наши древние предки отстаивали свой Храм, свою веру. Я мог бы с радостью пожертвовать своей жизнью ради великой цели. Учителя часто ругали меня. Но когда выяснилось, что я первый ученик в классе и сверстники оказывают мне всеобщее уважение, то перестали жаловаться на меня родителям.

А знаешь, что сказал Брейер однажды вечером? Я был так растроган, что поделился с ним тайной нашей помолвки. О многом мы говорили с ним в тот вечер. Между прочим, он сказал, что несмотря на мою застенчивость и даже робость, внутренне я решительный и бескомпромиссный человек. Признаться, я всегда верил в это, только не осмеливался ни с кем беседовать на подобные темы. И кроме того, я не могу достаточно полно выразить себя в слове или в стихотворении. И поэтому приходится сдерживать эту раскаленную страсть. Наверное, это видно по мне. Вот такое глупое признание вырвалось у меня, дорогое мое сокровище. И собственно, без всякого повода, если не считать кокаина, который помогает мне расслабиться, выговориться. Но теперь я должен торопиться на званый обед. Завтра напишу тебе абсолютно правдиво, как провел вечер у Шарко. Ты каждый раз пишешь, что я интересный собеседник. Поэтому я напишу в Вену о Шарко то же самое, что и тебе. Правда всегда одна. Сердечно приветствую тебя.

Твой Зигмунд.