Письмо З. Фрейда — Марте Бернайс (20.01.1886)

Париж

Моя любимая!

Я собрался писать тебе еще вчера в двенадцать часов ночи, однако не смог найти cпички и вынужден был при лунном сиянии снять свои чудесные одежды и отправиться спать.

Итак, начнем все по порядку. В субботу Шарко обратился сначала к Рикетти и пригласил его во вторник, накануне отъезда. Тот сначала испуганно отказался от приглашения, но в конце концов согласился посвятить вечер званому обеду. Затем Шарко зашел ко мне и повторил свое приглашение на торжество. Я чувствовал себя глубоко счастливым в тот момент. Потом он назначил время в воскресенье, когда мы проведем деловые переговоры о моем переводе его трудов на немецкий. Поначалу я испытывал некоторую скованность в его доме. Но это еще не все, чем я хотел поделиться с тобою. Мне хочется тебе рассказать, как выглядит его рабочий кабинет. Он такой большой, как вся наша будущая квартира, и производит впечатление волшебного замка, в котором он гордо, с достоинством живет.

Его кабинет состоит из двух частей. Одна — большая часть — служит науке и предназначена для нее, меньшая часть располагает к уютному отдыху. Два искусных выступа в стене разделяют его кабинет на две части, Когда открываешь дверь, видишь сначала огромное трехстворчатое окно, выходящее в сад. Окно привлекает живописной росписью по стеклу. Вдоль стен значительное место занимает колоссальная библиотека в два яруса. На второй ярус ведут лестницы, расположенные по обе стороны. Слева у стены стоит огромный длинный стол с журналами и поставленными в ряд книгами. Столик поменьше с папками и рукописями как раз перед большим окном. Недалеко от двери направо окно в ярких витражах и перед ним письменный стол Шарко, уставленный книгами и рукописями, его кресло и множество стульев. В другой части кабинета камин, стол и шкафы с антикварными изделиями индийского и китайского происхождения. Стены увешаны гобеленами и картинами. Во всем красота и естественность. То, что я бегло увидел в других комнатах, — множество картин, гобеленов, ковров, забавных диковинных вещиц. Одним словом, музей, да и только.

После того как Шарко еще во вторник в первой половине дня напомнил о нашем ангажементе, мы все послеобеденное время были заняты приготовлением к нему. Рикетти, который отличается невероятной скупостью, позволил убедить себя своей жене, что вполне достаточны новые брюки и новая шляпа для этого визита. Можно, мол, и без фрака, в рединготе появиться в обществе. В итоге, в тот вечер он один-единственный был без фрака.

Мой туалет оказался безупречным, я заменил белый жилет прекрасным черным с застежками из Гамбурга. Фрак я впервые надел в тот вечер, а кроме того, купил себе новую рубашку, пару белых перчаток, поскольку выстиранные уже не так, как прежде, красивы. Затем я подровнял волосы в парикмахерской и решил подстричь на французский манер уже изрядно выросшую бороду. В общем, в тот день я израсходовал четырнадцать франков. Зато выглядел вполне прилично и производил, на мой взгляд, благоприятное впечатление, дабы не опоздать, приехали заблаговременно в экипаже, за который заплатили поровну. Рикетти страшно волновался, хотя его успех был гарантирован; я же держался совершенно спокойно с помощью маленькой дозы кокаина несмотря на то, что у меня были причины опасаться позора. Мы пришли на вечер первыми и должны были еще ждать, пока не появились хозяева. Тем временем мы любовались удивительными комнатами, Но вот вышли и хозяева, и сразу завязалась увлекательная беседа.

Месье и мадам Шарко, мадемуазель Жоан Шарко, месье Леон Шарко, молодой месье Доде, сын Альфонса Доде, профессор Бруардель, судебно-медицинский эксперт, умная, интеллигентная голова; месье Штраус, ассистент Пастера, широко известный своими исследованиями холеры, профессор Лепи из Леона, один из самых влиятельных французских клиницистов, маленький болезненный человек; месье Жиль де ля Турет, прежний ассистент Шарко, теперь — Бруарделя, настоящий уроженец южной Франции, почтенный член института, математик и астроном, заговоривший по-немецки, а затем оказывается, что он норвежец; позже пришел брат Шарко, г-н профессор Вульпи и другие господа, имен которых я не знаю, чем-то похожие друг на друга. Был еще итальянский художник Тоффано [1]

Ну, наверное, теперь тебе любопытно, как я вел себя в таком блестящем обществе? Весьма прилично: я обратился к профессору Лепи, чьи работы знал, и затеял длинную беседу с ним, затем со Штраусом и Жилем де ля Турет. Потом предложил чашку кофе мадемуазель Шарко, позже выпил пиво, курил трубку и чувствовал себя очень комфортно, если бы не случилась одна неприятность. Я непринужденно общался с гостями и чувствовал себя превосходно, свободно беседуя с чужими людьми. Но тут вдруг профессор Лепи пригласил меня в Лион, где он работает, и я охотно бы согласился приехать, но тогда пришлось бы рассказывать о личных взаимоотношениях среди ученых Вены и сам поневоле окажешься в центре внимания. А Рикетти ухаживал именно за мадемуазель и мадам, и они пришли в восторг от него. Затем мадам поинтересовалась, какими языками я владею. Я ответил: немецким, английским, немного испанским и французским — совсем плохо. Мадам нашла, что французский я знаю в достаточной мере, и Шарко поддержал ее, хотя и сказал, что я не всегда моментально схватываю мысль собеседника. Я согласился, что действительно часто только спустя полминуты понимаю услышанное и сравнил это с подобием болезненного симптома табеса, сухотки спинного мозга, что вызвало сочувствие ко мне.

В известной мере я очень доволен своими достижениями или, по крайней мере, достижениями кокаина. В тот вечер я получил разрешение послушать курс профессора Бруарделя в морге и уже сегодня сделал это. Лекция была прекрасной, хотя ее предмет мало подходит для слабых нервов, поскольку это своеобразный рассказ о каком-либо трагическом событии, сопровождаемый «показом картинок», как писали в парижских газетах.

Может быть, тебя заинтересуют мои впечатления о мадам и мадемуазель Шарко. Мадам — маленького роста, кругленькая, оживленная, с белыми напудренными волосами, любезная, не очень изящной внешности. Богатство досталось ей по наследству, Шарко был совсем бедным, а ее отец владел бесчисленными миллионами. Мадемуазель Шарко совсем другая, тоже маленькая. Она являет собою полное и все-таки довольно забавное подобие своего гениального отца. И поэтому она столь интересна, что можно и не задумываться, красива ли она. Ей около двадцати лет, она естественна, общительна. Правда, я едва перекинулся с ней словечком, поскольку обращался к более старшим господам, но Рикетти уделил ей очень много внимания. Она понимает по-английски и по-немецки. Но благодаря тебе я уже не могу в кого-нибудь влюбиться. Иначе мог бы приключиться любовный роман. Сильное искушение поддаться соблазну объяснимо и безопасно: ведь юная девушка похожа на мужчину, который вызывает восхищение. Можно было бы вдоволь посмеяться на сей счет, потому что тогда мой опыт любовных приключений стал бы богаче, но этого не произошло.

Впрочем, я хотел бы знать, последнее ли это приглашение. Думаю, что да, поскольку обязан этим в известной степени Рикетти.

Сердечно целую.

Твой Зигмунд.