Письмо З. Фрейда — Вильгельму Флиссу (29.08.1888)

Вена.

Уважаемый друг:

Я долго молчал, но в итоге мое послание будет весьма впечатляющим: книга, статья и фото, – вы не могли ожидать большего в качестве сопровождения к письму. В вашем собственном письме содержалось много такого, что в течении долгого времени было пищей для моего ума и что я хотел бы обсудить.

Безоговорочно заявляю, что вы правы, но я не могу сделать то, о чем вы пишите. Перейти в общую практику, вместо работы по специальности, использовать все ее возможные ресурсы и полностью курировать пациента— безусловно, единственный способ, гарантирующий личное удовлетворение и материальное благополучие; но для меня это слишком поздно.

Я не достаточно подготовлен для врача общей практики, в моем медицинском развитии есть пробелы, которые я кропотливо исправлял. Как итог, я изучил столько, сколько нужно, чтобы стать невропатологом. И сейчас мне не хватает — не молодости, что правда, а времени и независимости, чтобы это развитие продолжить. Прошлой зимой я был крайне занят, и получал столько, сколько нужно для жизни мне и моей очень большой семье, и да, у меня не было времени изучать что-либо. Лето было довольно плохим, свободного времени хватало, но его сопровождали волнения, подорвавшие общий настрой. Помимо всего, привычка к исследованиям, из-за которой многое было принесено в жертву, мое недовольство тем, что предлагается обучающемуся, моя потребность вникать в детали и прибегать к критическому суждению – крайне мешают обучению. Общая атмосфера в Вене мало способствует закаливанию воли или воспитанию уверенности в успехе, характерной для вас, берлинцев, и без чего зрелый человек не может думать об изменении основ своего существования. Так что, похоже, я должен оставаться тем, кем являюсь, но у меня нет никаких иллюзий по поводу правильности состояния дел.

По поводу остального. Отправляю фотографию, так как помню о вашем желании, которую не смог выполнить в прошлый раз в Вене. Касаемо книги о Внушении, то Вы знаете эту историю. Я взялся за эту работу очень неохотно, и только, чтобы внести свой вклад в предмет, который, в ближайшие годы, несомненно, окажет глубокое влияние на практику ­специалистов по нервным болезням. Я не разделяю взглядов Бернхейма, они кажутся мне односторонними, поэтому попытался отстоять точку зрения Шарко¹ в предисловии — я не знаю насколько умело, но знаю точно, что безуспешно. Суггестивность (то есть, лечебно-суггестивная теория Бернхайма) банально очаровывает немецких ­врачей, которым не нужно особо далеко отходить от их основной рабочей теории [истерической] симуляции – к теории внушения. Критикуя Мейнерта³, который, в своей обычной нагловато-злобной манере авторитетно высказывался по теме, о которой ничего не знает, мне пришлось сдерживать себя, потому что на этом настаивали все мои друзья. Тем не менее, даже то, что я написал, кажется им дерзким. Я подставил себя под удар.

Наконец я подхожу к завершению «Истерических и органических параличей», что не может не радовать. Мой вклад в [сборник] Вилларета оказался не таким объемным, как я рассчитывал. Статья по анатомии мозга была существенно сокращена; несколько других плохих статей по неврологии не мои! Научная ценность всего тома не так велика.

«Анатомия головного мозга» все еще вызревает, все также как и тогда когда вы поделились со мной новыми идеями. Такова степень моей научной работы. В остальном, дела идут хорошо. С начала июля жена и ребенок были в [деревне] Мария Шутц, Земмеринг, где и я планирую провести неделю. Малышка развивается великолепно.

Я был рад услышать, что у вас есть помощник. Вполне вероятно, что это письмо не застанет вас в Берлине. Не надо изматывать себя работой — я хотел бы напоминать вам это каждый день. Берегите себя и думайте с дружескими чувствами об

искренне преданном Вам

Д-р Зигм. Фрейде